«А ты уже был на рынке фетишей?» — спросил меня как-то знакомый журналист Франсуа, зная мой интерес к вуду. «Нет, а где это?» «Ну, самый большой в нашем регионе — в Ломе, в Того. А в Котону — поменьше.

Прямо за городским рынком — пройдешь гончарные лавки и увидишь.

Только не пытайся фотографировать и не приставай с расспросами — это не принято». Наутро я отправляюсь на центральный рынок Котону.

Прохожу ряды с батареями виски и коньяков, табачные лавки, где торгуют блоками американских сигарет, португальской обуви, развалы голландского хлопка всех мыслимых и немыслимых расцветок — его специально делают для Африки, — горы фруктов, рыбы и мяса.

Я все глубже погружаюсь в этот галдящий мир бесперебойной торговли. Несколько раз ловлю на себе удивленные взгляды — европейцы так далеко, в самое чрево рынка, обычно не забираются. Вот и двойные глиняные горшки — жаровни, без которых не обходится ни одна бенинская хозяйка.

Значит, колдовские ряды где-то здесь, недалеко, если Франсуа просто не разыграл меня. И вдруг... в нос ударяет странный запах: смесь трав, костей, лежалой шерсти и еще чего-то. На длинных дощатых столах вперемешку разложены какие-то семена, травы, амулеты, кости.

В ужасном оскале на меня смотрит полусгнившая голова обезьяны... почему-то возникает тяжелое чувство — словно заглянул в склеп на заброшенном кладбище, а там — гроб со сдвинутой крышкой и видны кости и сгнившие лохмотья некогда шикарного костюма... Торговцы магическими предметами смотрят враждебно, да я и сам уже не рад, что меня сюда занесло.

Пора уносить ноги: оглядываюсь кругом, показывая всем своим видом, что вот я, неразумный, но совсем безобидный белый, заблудился и даже не знаю, куда попал.

Растерянно улыбаюсь и развожу руками. Бенинцы — народ очень добрый, от былой враждебности не остается и следа. Торговцы наперебой кричат: «Ля ба! Туда!» — и начинают показывать мне направление на выход с рынка.

Лучшая охрана в Бенине — это ночные сторожа. Всю ночь напролет они бдят у ворот вилл и, не задумываясь, пустят палку в ход, если кто полезет: они очень дорожат своей работой.

Подкупить их тоже нельзя — это грех, за который будут преследовать духи умерших бывших обитателей дома. В доме, где я остановился, тоже был свой сторож — Захари. Сколько ему лет, сказать невозможно — может, сорок, а может, и все семьдесят.

Захари слывет врачевателем — как только он заступает на вахту к нему стекаются пациентки. Даже возникает небольшая очередь, как на прием в поликлинике.

Захари лечит от бесплодия и нервных болезней: дает женщинам какие-то травы, иногда делает насечки на коже и втирает в свежие раны какие-то порошки из разных кожаных мешочков, которые таскает в своей торбе.

Если начинается нагноение от его притирок, Захари успокаивает, что так и должно быть — вместе с гноем уходит и злой дух, вызвавший болезнь. Лечение Захари явно помогает: народная тропа к нему не зарастает.

Главное в искусстве Захари — верить в силу врача. Мы не знаем, откуда он взялся и куда уходит с рассветом — он просто всегда здесь был, остался от прошлых арендаторов виллы. В моем лице Захари нашел благодатного слушателя — вечером я выхожу за ворота, сажусь на корточки рядом с ним и прошу что-нибудь рассказать. Конечно, я нарушаю первую заповедь старой доброй Африки: белый человек не должен так вот запросто покуривать со своим сторожем, но я учусь у Марка.

Захари рассказывает мне про то, как умерших хоронят под полом собственного дома. На ночь всегда оставляют немного еды в калебасе — духи умерших очень обидчивы и их нельзя забывать, но выходят они только ночью. Рассказывает, как сделать так, чтобы умерший родственник не превратился в зомби и как трудно избавиться от страшных зомби, которые бродят по ночам по Котону...

От всех этих историй мне вначале становится не по себе, как тогда, на рынке, но вскоре я привыкаю и начинаю все это воспринимать как неотъемлемую часть африканской жизни, как тот темный океан, что рокочет за пальмовой рощей, окружающей наш дом. «Странно, почему вас интересует у нас именно это? Вы же современный молодой человек!» — удивленно спрашивал меня профессор Бенинского университета, преподаватель научного коммунизма Морис Адунво.

Он иногда приезжал к нам на своем мопеде — попить чаю из самовара. Порой жаловался, что опять на неопределенное время задержали зарплату всем преподавателям, а студентам — стипендию. Тогда нам казалось это дикостью. Говорил, что вернувшись домой после обучения и защиты диссертации в Москве, много размышлял о марксизме...

«Там этот ваш профессор. С каким-то веником», — злорадно сообщил мне посольский повар Николай. Мориса он недолюбливал, считая, что на разговоры с ним теряем время, к тому же зря переводим чай и печенье.

На пороге стоял профессор с охапкой какой-то травы. «Что это — вместо букета?» — пошутил я. Обычно подхватывающий все мои шутки, на этот раз профессор был серьезен. «Это для опыта. Нам понадобится еще один сильный человек».

Николай с видимой неохотой согласился участвовать в эксперименте, а чтобы выразить все свое презрение к нашим дурацким забавам даже не стал снимать свой накрахмаленный поварской колпак. Морис тем временем разделил охапку на две аккуратные кучки. Трава действительно стала похожа на две метелки.

Затем он переплел их наподобие веревки и положил на ковер. «Ложитесь на траву, так чтобы она была на уровне вашего живота, а мы вас будем поднимать». Такого властного тона я никогда не слышал от нашего профессора. Я лег, думая, что Морис, как истинный марксист, решил проучить меня, чтобы навсегда отбить охоту приставать к нему с расспросами про колдовство. «Я возьму с этой стороны, а вы, Николя, — с другой. Попробуем его поднять».

Они стали равномерно тянуть вверх, но успели приподнять меня только на несколько сантиметров — половинки разошлись и я брякнулся на живот. Морис несколько раз повторил свои попытки, и каждый раз я падал. «Понятно, да? — спросил профессор. — Трава не держит, потому что не может держать». Николай из последних сил сдерживал хохот — такого идиотизма он в своей богатой мидовской практике еще не встречал. Морис взял траву и отошел в дальний конец комнаты. В каждой руке он держал по пучку травы. И стал тихо что-то нашептывать сначала одному пучку, потом другому.

Ловко соединил их и снова положил на ковер. «А теперь попробуем еще раз. Тяните, Николя!» Со мной произошло что-то странное — меня поднимали все выше. Трава держала. Резала живот, словно пеньковый канат. Наконец я не удержался, потерял равновесие и с размаху грохнулся об пол уже с приличной высоты.

Николай обалдело смотрел на «веник» в своей руке — он даже не разошелся! «Что это было, профессор?» — «Так, ничего. Маленькая забава, — к Морису вернулось его обычное смешливое настроение. — Собирайтесь, поедем к одному моему родственнику, я покажу вам гадание на ракушках каури — «фа». Мы долго петляем по посыпанным песком улицам Котону. Наконец останавливаемся у какого-то тростникового забора. Заходим. Хозяин дома прежде всего предлагает нам воды из калебаса.

Морис проливает несколько капель на землю: это тоже традиция, приношение месту. Глинобитная хижина, крытая тростником. Жертвенник обмазан яичным желтком — явно совсем недавно здесь состоялась какая-то церемония. В углу на циновке сидит человек в бубу — это и есть прорицатель фа. Этьену Агоссу 62 года (смотри первую страницу обложки). В прошлом он — капрал французской армии. Служил во Вьетнаме, Египте, Алжире и Чаде.

Ни семьи. Ни детей. После демобилизации так и не нашел себе применения за стенами казармы, тогда и выучился у собственного отца искусству фа — это семейное ремесло. Сейчас бродяжничает по всей Западной Африке и зарабатывает себе на хлеб гаданием на раковинах. Определенной таксы за такую работу не существует — кто сколько даст. Обычно несколько франков.

Всякий бенинец никогда не предпримет ни одного серьезного шага, не посоветовавшись с фа. Европейцы редко обращаются к Этьену — так, потехи ради. Известно, что африканские болезни могут вылечить только африканские врачи, но европейцам их лечение не всегда помогает. Почему — неизвестно. Если любопытствующие европейцы и обращаются к прорицателям или гадателям на каури, то обычно проявляют непростительную скупость.

Однажды мне сказал с обидой в голосе один слепой, очень известный в Бенине, прорицатель: «Я прошу за свою работу не больше, чем стоит облатка аспирина. Вы — белые, не задумываясь, оставляете эти деньги в аптеке, а мне отдаете с трудом. Хотите заглянуть в свое будущее, приходите ко мне, но в глубине души совсем не верите в мои предсказания!» При гадании фа символизирует добро, вуду — зло. Фа — это ты, а вуду — это опасности, которые тебя подстерегают. Если следовать советам фа, то козней вуду можно избежать. Внешне фа похожи на четки. Иногда вместо каури используют орехи авени.

Фа — рабочий инструмент и передается по наследству. Еще в прошлом веке каури служили в Бенине деньгами. Каури здесь нет — их доставляли из Мозамбика. Пять каури соответствовали одному су. Кило пальмового масла можно было купить за 13 — 20 таких раковин. Этьен протягивает мне два ореха авени и объясняет, что я должен обернуть их в бумажные деньги и прошептать им, что я хочу узнать, а потом передать ему, но никто не должен знать, о чем я говорил с орехами... Отхожу в другой конец двора и делаю все в точности, как сказал Этьен. Потом отдаю ему орехи, завернутые в замызганные франки.

Прорицатель кладет их перед собой. Спрашиваю Этьена о прошлом своей семьи — для проверки. Он не может знать ничего — ведь Этьену неизвестно мое имя и из какой я страны, для черных все белые — одинаковы, так же, как для белых — черные. Пока не поживешь среди них. Прорицатель кидает раковины, долго смотрит на них, снова кидает. Начинает говорить. В начале иносказательно — рассказывает то ли сказку, то ли притчу о фа. Постепенно его рассказ становится все более и более конкретным: «Какая-то женщина в твоем роду по женской линии... она давно умерла... очень давно... ее дух страдает, потому что вы все о ней забыли.

Она похоронена не у вас дома... Она обижена и будет мстить всем вам, пока вы не вспомните о ней и не приласкаете... в семье не будет мира». Я никак не могу понять, о чем он говорит — несет какую-то околесицу. Вдруг до меня доходит — прабабушка из Питера!..

Действительно, она умерла еще в 60-е годы. К ней на могилу никто из нас не ездит, может быть, она даже не сохранилась! Спрашиваю о будущем — Этьен снова кидает раковины. Фа говорит об интригах завистников на работе. Прорицатель вновь кидает каури. После долгой паузы говорит: «Там, куда ты скоро отправишься, будет война. Солдаты на улицах города... Будут стрелять. Ты будешь в этом участвовать — ты смелый человек, не бойся — ты не пострадаешь...» По дороге домой мы говорим с Морисом о силе амулета: если у тебя есть хороший амулет, то никакое «гри-гри» — колдовство — тебе не страшно.

При наличии сильного амулета и пуля тебя не возьмет, и ты выживешь там, где все остальные погибнут. Морис приводит мне массу случаев из жизни своих знакомых и бесчисленных родственников. «Главное, если тебя незнакомый человек спросит, откуда у тебя амулет, — скажи: на рынке купил.

Это может быть плохой человек или колдун, который хочет отобрать у тебя защиту». Профессор показывает свой амулет на шее. «Тоже на рынке купил?» — поддеваю я его. «Нет, это от двоюродного брата — он верховный жрец вуду в Бенине. Живет в Уиде. Если он примет нас, то мы туда поедем. Когда это случится — я сообщу. Будьте готовы!» Вот тебе и научный коммунизм по-африкански!