Киевская берегиня
Странное существо — человек. Изменчивое.
Наверное, иначе бы и не выжил на своих статысячелетних путях: чрезмерная жесткость, неумение приспосабливаться погубили многих животных, ныне известных лишь по костям...

Нет, я не сторонник беспринципности, готовности в любой миг поменять свою позицию: сегодня ликованием встречать Мессию у врат Иерусалима, а через несколько дней кричать: «Распни его!..»

Настоящая гибкость — это свойство, позволяющее сориентироваться; отбросив случайное и внешнее в явлении, поймать его суть.

Говорят, Александр Гюстав Эйфель, строитель знаменитой парижской башни, на любую брань традиционных парижан, — портишь, мол, своей железной бессмыслицей мировую столицу искусств, — отвечал одним словом: «Привыкнете».

Кое-кто так и не привык: Ги де Мопассан выехал из города, не в силах смотреть на «монстра», подмявшего Елисейские поля...

Но — чудо! — пары десятков лет не прошло, как Эйфелева башня стала главным символом Парижа.

Нечто подобное было и с нами, киевлянами, по мере того, как над зеленой горой у въезда на мост Патона, в местах, где, среди зарослей, мы устраивали летние пикники, стал воздвигаться Музей Великой Отечественной войны.

Сначала серый усеченный конус, затем, на нем, чудовищно громадная фигура...

В 1981 году, сразу после открытия, впервые попав к подножию статуи и увидев в ней серо-стальной блеск отраженных туч, я непочтительно сказал: «Ну, это «шаттл» на старте!» Пущенное кем-то из писателей, загуляло словечко «Валькирия».

Хотелось, чтобы недолго она простояла: мы усиленно передавали друг другу слухи о том, что музей, увенчанный статуей, «ползет», — холм не выдерживает тяжести; что-де под конус днем и ночью закачивают жидкий бетон... Позднее мистики придумали «черное излучение», якобы исходящее от скульптуры на город.

Но — прошло больше двух десятилетий, и смягчились горожане к «Лаврентьевне» (так, из-за близости Киево-Печерской Лавры, тоже называли великаншу). И привыкли-таки, притерпелись, — а к настоящему уродству ведь не притерпишься, — и, видимо, ощутили: на месте статуя. Вписалась в силуэт правобережных гор, рядом с золотоголовыми храмами.

Стала знаком Киева, не менее известным и ярким, чем бронзовый Богдан на коне против Софии...

Вообще-то, тягу к гигантским изваяниям человечество испытывало всегда. Почему?

Ответить, наверное, нетрудно. И собственную силу хочется почувствовать — вот, мол, невелик человек, а какие махины ставит своими руками, — и зримо утвердить некую идею, религиозную или державную, и показать друзьям и врагам, что мы-де могучи и долговечны; и долгую память оставить в веках...

Часто, после великих муравьиных трудов, задуманное удавалось. Доселе напротив Луксора, в доменно-жаркой пустыне правобережья Нила туристские толпы вьются вокруг «колоссов Мемнона», громадных сидящих подобий фараона Аменхотепа, — я уж не говорю о человеко-льве Гизы, Великом Сфинксе, чей взор с высоты семиэтажного дома созерцает суету людскую вот уже сорок седьмой век...

Но Египет все же был сильным и культурным царством: быть может, более острое впечатление производят рыболовы острова Пасхи, люди голые и вполне первобытные, однако же во имя славы своих вождей высекавшие и ставившие многотонных носатых истуканов...

Эллинам «повезло» меньше: не уцелели ни огромный, сверкавший золотом и слоновой костью, Зевс Фидия, ни бронзовая Афина Паллада, чье копье в вышине над Акрополем сияло, видимое корабельщикам далеко в море.

Пропала и стоявшая в III в. до н. э. над гаванью острова Родос медная статуя бога Гелиоса, высотой не менее 30 метров, — «Колосс Родосский».

Его свалило землетрясение; по одним сведениям, из обломков сделали сверхмощную катапульту, по другим — медь продали, как металлолом, «одному еврею из Эдессы».

А на другом конце Земли, в Японии, в VIII в. погиб от пожара знаменитый «Дайбуцу» — шестнадцатиметровый Будда, поглотивший, согласно преданию, все запасы бронзы в стране; статую воссоздали лишь через тысячу лет...

Да, немалый «урожай» статуй-великанов, погибших или доныне поражающих взор, оставили по себе цари и боги. Можно по-разному относиться к личностям, событиям и верованиям, увековеченным каменными или бронзовыми колоссами.

Но вряд ли кто станет отрицать, что мало было и в материальной, и в духовной истории вех, сравнимых с Великой Отечественной войной 1941-1945 гг.

Вот уж где — и люди, подобные античным героям, и скорбь непомерная, и мужество, не знающее равных; и явленная миру грандиозная победа Света над Тьмой...

Оттого многим скульпторам хотелось в память о народном подвиге и монумент водрузить, видимый издалека, и материал для него подобрать воистину вечный...

Евгений Вучетич над Волгой, в месте, где развертывалось решившее войну Сталинградское сражение, поставил статую Родины-Матери с оболочкой из бетона. Женщина-воительница, воскресшая амазонка из приволжских степей, мечом словно указывает путь наступающим войскам...

(Кстати, совсем недавно журналисты докопались, — кто же позировал Вучетичу для знаменитой скульптуры? Оказалось, красавица-крестьянка Анастасия Пешкова с Алтая; она до сих пор живет в Барнауле).

Но уже скоро железобетон, детище века массовых строек, показал свою ущербность. Оболочка, хоть и сделанная по всем правилам, была все же очень тяжела... К тому же, статуя — парус; чем она крупнее, тем с большей силой давит на нее ветер. Словом, поползли по сорокаметровой фигуре трещины...

Начались проблемы и с титановым мечом. Ветер постоянно шатал его; металл, как говорят техники, «уставал», трескался. Пришлось вложить в руку статуи меч из более пластичного металла — стали.

Воздвигнуть мемориальный комплекс, наподобие Волгоградского, на живописных киевских высотах; поставить над Днепром еще одно гигантское воплощение Родины-Матери — было давним замыслом Вучетича.

Но, памятуя о проблемах, связанных с железобетоном, Евгений Викторович попросил, помимо бетонного варианта скульптуры, разработать еще и стальной.

Для работы над последним пригласили конструктора Игоря Лебедича — тогда еще молодого, но уже известного своим удачным проектом металлического каркаса для 20-этажной гостиницы «Киев». Форпроект был сделан и принят Вучетичем. Итак, для скульптуры выбрали сталь.

Отечественный опыт создания больших стальных статуй имелся давно: еще в 1937 году советский павильон на международной выставке в Париже стал, по сути, пьедесталом для колоссов Веры Мухиной — «Рабочего и колхозницы».

Пара статуй из хромоникелевой стали была сделана индустриальным способом — то есть, на заводе — в необычно короткий срок.

Она поразила мир и размерами, и выразительностью. Не считая постамента, — колхозница возносила свой серп более, чем на 24 метра! Напротив стоял павильон Германии; увидев своих колоссальных «визави», архитекторы Третьего рейха не вытерпели и наскоро водрузили над фасадом нелепую башню со слишком маленьким орлом...

Наши современники, также взяв за основу индустриальные методы, шагнули еще дальше.

По предложению Лебедича, решили воздвигать киевский монумент с несущим внутренним каркасом и скульптурной оболочкой из тонких стальных листов. Но тут случилась трагедия: в 1974 году умер Евгений Вучетич.

Заказ от украинского правительства должен был «унаследовать» знаменитый московский скульптор Николай Томский.

Однако случилось иначе. Томский, сославшись на перегруженность работой, лепить отказался — и посоветовал первому секретарю ЦК Компартии Украины Владимиру Щербицкому воспользоваться «местными кадрами».

А именно, поручить главную фигуру мемориала уже весьма известному к той поре, прославленному многими работами Василию Бородаю.

У Василия Захаровича, фронтовика, награжденного четырьмя боевыми орденами, подобный заказ вызывал отношение трепетное.

Хотелось оставить на днепровских кручах настоящий, в годах нетленный, знак героической эпохи. Чтобы, глядя на него, и правнуки чувствовали: происходило великое, страшное и светлое, решалась судьба планеты.

Многие прежние статуи-великаны только размером и подавляли: их «оригиналы», монархи-деспоты, по смерти оказывались столь ничтожными, что скульпторы... заменяли портретную голову на плечах фигуры с императорскими отличиями!

Так, говорят, было с бронзовой позолоченной статуей Нерона; позднее на ней красовалась голова не менее бездарного и кровожадного цезаря Коммода... Тут — совсем другое дело. Мать-берегиня, символ народа, щитом и мечом отразившего нашествие...

Впрочем, нынешний облик монумента появился не сразу. Замысел мемориала, оставленный Вучетичем, — при всем уважении к покойному ваятелю, — киевских проектировщиков вообще не устроил.

Со стороны набережной следовало проложить путь на гору; по обочинам — установить огромные скульптурные группы, изображающие солдат разных родов войск; а завершать подъем должна была женская фигура с мечом и щитом, ростом свыше 80 метров.

По-видимому, с годами мастер задумывал изваяния все более колоссальными...

Скульптор Василий Бородай, архитекторы Виктор Елизаров и Евгений Стамо (один из авторов кремлевского Дворца съездов), — все, кто был призван создавать мемориал, увидели его более строгим, скромным, менее подавляющим.

Прежде всего, на соседних холмах расположились бело-золотые церкви Лавры, ее колокольня, столетиями служившая маяком для богомольцев со всех концов Руси.

Нельзя было и подумать — «подмять» чтимую всем славянством святыню... В те годы у нас берегли историческую память, ее подчас хрупкие приметы.

Кстати, о святынях: ни на чем не основан расхожий слух, что-де Родина-Мать вознеслась выше лаврской колокольни и по настоянию церкви был укорочен ее меч. Холм-останец, служащий подножием музею и статуе, намного ниже, чем горы, где раскинулся монастырь.

Относительно же того, что мемориал выстроен «на святой земле», ошибка еще более грубая. От века не строили там ничего, кроме земляных сооружений Печерской крепости, заложенной еще Петром Великим. Оборонительный рубеж! Ныне — аллегорический...

Были и другие «заветы» Вучетича, с которыми новые авторы не согласились — и, очевидно, оказались правы.

Евгений Викторович намеревался позолотить тело воительницы: но уж эта параллель с лаврскими куполами выглядела бы совсем неуместной... не говоря уже о технологических проблемах и дороговизне.

Решили ничем не «облагораживать» блестящий металл: своим золотом обольет его полдень, кровью покроет закат, печалью окутают дождевые тучи...