Переход в устье Дуная откладывался; таяли наши планы войти в состав каравана, идущего в Германию. Оканчивались отпуска у части членов нашего экипажа. Четверо были вынуждены оставить экспедицию. Новость не из приятных, так как руки на судне нужны. Нас осталась чертова дюжина — то есть, тринадцать.

Впрочем, позднее оказалось — на корабле нас четырнадцать. Где-то под обшивкой пряталась крыса, доставившая затем много беспокойств. Однажды она даже умудрилась обесточить судно, перегрызя электрокабель.

Я уже не говорю о том, как пострадали мешки с крупами, одеяла, деревянные комингсы. Ушла она от нас уже в Регенсбурге, причем на мясокомбинат, недалеко от которого мы стояли. Ушла улучшать крысиную немецкую породу…

Пока до Регенсбурга было очень далеко. После ремонта двигатель вновь заработал без перебоев; ясная, хоть и прохладная погода подняла настроение. 22 декабря, в 6:00, в лучах восходящего солнца, «Одесса» во второй раз вырвалась на морской простор. И сделала это удачно.

Прекрасный зимний день сопровождал нас до самого заката, ночь не принесла ухудшения погоды, а вышедшая луна осветила кораблю подход к Жабриянской бухте, в глубине которой находится порт Усть-Дунайск.

Средняя скорость перехода составляла 5,5 узлов. Стали на якорь, правда, перед этим чуть не налетев на здоровенный, совершенно не освещенный бакен. Оказывается, для современного устья Дуная это дело обыденное — нехватка электроэнергии…

Утро выдалось таким же спокойным и солнечным, как и прошлый день. Мы вошли в акваторию Усть-Дунайского порта… и вновь стали на якорь. Дунай был закрыт! Война в Югославии… Любое передвижение через эту многострадальную страну могло производиться только после соответствующей санкции ООН. В Измаиле мы начали оформлять свои документы на постановку в караван.

Представитель Совета Безопасности, швейцарец, очень внимательно осмотрел наше судно, замерил количество топлива в танках, переписал количество продовольствия, сигнальных ракет, фальшфейеров… и ушел, сказав, что ничего не обещает, так как разрешение на постановку в караван дает не он, а, по его запросу, Брюссель, где сейчас рождественские каникулы. Просить или требовать абсолютно бесполезно… Ждать!

30 декабря мы, слава Богу, получаем разрешение и становимся в караван, состоящий из восьми лихтеров, двух самоходных барж и толкача, ведомого опытной рукой капитана Филатова. Чиновники с подозрением смотрят на нас, что совершенно не удивительно: изможденные, немытые и нечесанные, мы представляем из себя типичную ватагу пиратов…

Долгожданное движение по реке Дунай начинается около двух часов ночи. Теперь спать, спать, спать… Но — куда там! Надо начинать готовиться к встрече Нового года, а до него всего лишь двадцать часов.

…Отгремели нестройным салютом новогодние тосты. Будни плавания… Река — как прекрасна она летом, как гнетуще однообразна и удручающе холодна зимой!

Вот и первая граница, разделяющая по реке Украину и Румынию. Из белесого тумана выныривает небольшой сторожевик с флагом ООН на борту. На катере — вооруженные солдаты и офицеры.
Лица, не очень-то располагающие к беседе. Зачем они здесь? И куда подевались румынские пограничники?

Лукаво улыбается капитан каравана Филатов. Для него все просто. А вот мы новички, местных обрядов не знаем… Командир катера, голландский детина в погонах не ниже подполковника, улыбается и сквозь рыжие усы рычит: «Галендар давай!».

Я чуть за борт не плюхнулся, а у детины на боку от смеха ходуном заходил «узи», да так, что вот-вот с предохранителя соскочит. Слава богу, Филатов додумался перевести, а то этот обряд для меня был бы последним. Дальше — психушка.

— Да не бойся, ты! Это он для себя и своей братвы календари красивые просит, с кораблями и картами. Его друг, который вас выпускал, сказал ему, что красивее наших календарей не видел, и этот просит.

Вот дела! Пока я вручал календари и прощался, деловитые вояки полностью обследовали «Одессу», записали количество топлива, продуктов, сигарет, водки. Все сверили со списком и начали растворяться в тумане, чуть не забыв своего командира…

В голове молотом стучало «Галендар давай», быстро сменившееся на трудно понимаемую румынскую речь, и по палубе застучали кованые ботинки румынских пограничников. Плечи им давили не легкие «узи», а наши стандартные, всепогодные АКМ. Румыны «галендаров» не хотели, а хотели сигарет и водки. Многоопытный Филатов улыбался… «Школа» продолжалась. Помощник Филатова тихо шепнул мне:

— Ты не вздумай им водку давать в открытую. На выходе поставьте в пакетиках. Когда уходить будут, заберут. Но ставьте сейчас и быстро, чтобы видели, а то трясти будут, полдня простоим… Сделано все было быстро, обряд соблюден.

Худосочный румынский капитан, увидев, что пакеты у порога, взял под козырек, свистнул, и братва в законе скрылась в тумане, уступив место… румынским таможенникам. Филатов улыбался. Я чуть не взвыл. Да нет, не жалко было водки и сигарет, а… может, мы с нашим полиакром и впрямь провалились в феодальное Средневековье?..

Туман скрыл славных служителей румынского закона, взревели восемь тысяч лошадиных сил толкача, и караван начал свое движение по территории Румынии. Ощутив вибрацию, я понял, что тысячелетие и век — наши, разбойники с большой дороги тоже наши современники, оброк был небольшой, а причина всего — война. Война и блокада Югославии — как кость в горле обожравшейся, обленившейся Европы.

Перерезав основную вену европейской торговли, ООН сделала бедных еще бедней, а богатых еще богаче. До войны румынского офицера угощали рюмкой водки и кормили хорошим ужином у капитана — это был обычный обряд. Сейчас ему платят водкой и сигаретами. Если блокада продлится — будут платить деньгами, и немалыми.

Улыбаться Филатов перестанет позже, когда будет вести нас ночами при полном затемнении, по радару через Югославию, когда под его глазами проглянут черные тени усталости и недосыпания, а над рекой, как голубки, начнут порхать трассирующие пули. На реке в этот год можно было по пальцам пересчитать капитанов, которые отваживались идти через Югославию.

Отваживались и проклинали себя, потому что никакие деньги не стоят человеческих жизней, а река и война всегда поджидают свои жертвы. Это тоже обряд, страшный, но пока неизбежный...

На Рождество никто из нас не знал, что в каких-нибудь пяти переходах впереди нас река забрала свою дань. Дань жизнью. Попав в стальной капкан шлюза, перевернулся толкач и камнем ушел под воду, утянув с собой весь экипаж. Что это — ошибка капитана, помощников, шлюзового мастера? Как могло произойти то, что произошло?

Почему тысячетонные ворота опустились не в воду, а на корму судна? Или это тоже — Югославия? Пропитанная кровью страна, пропитанная кровью река, притягивающая смерть к себе, как магнит притягивает металл…

Белесый туман окутывает Дунай, бывшую реку дружбы, ставшую рекой печали. Обираловка под сдвоенным названием «ООН — местные власти» продолжается на выходе из Румынии, на входе в Болгарию, на выходе из Болгарии.

Прощаясь, последний патруль, состоящий из португальцев и испанцев, с каким-то отчуждением смотрит нам вслед. Для них Югославия — это зона, куда им ни ногой…

Мы стараемся ни на что не отвлекаться, а целыми днями красим, шпаклюем, лакируем нашу любимицу, по вечерам вслушиваясь в прекрасные русские песни, которые с душой исполняет Володя Милованов.

Работа, камбуз, гитара… Дни текут медленно и, если бы не проклятая сырость, все было бы нипочем. Сырость и холод преследуют везде, заползая в постель, сквозь ватные брюки, свитера... Караван подходит к небольшому югославскому городку Велике Градище, вросшему в низкий берег Дуная.

Кроме нас, у причалов никого, поэтому становимся напротив окон здания, в котором обитают военный комендант, полицмейстер, таможня и пограничники — все вместе.

Униформа у них одинаковая, на плечах те же АКМы. Большинство носит бороды и усы. Вид усталый, опустошенный. Таким уже ничего не страшно. Они живут в другом измерении, между живыми и мертвыми.

Нет семьи в этом городе, да, впрочем, во всей растерзанной стране, где бы не было мертвых, раненых, изгнанных со своей земли, из своих домов...

На берег сходить запрещено. Власти отправляются к Филатову. Примерно через час зовут меня. То, что я слышу, приводит меня в состояние шока. Переводчик здесь не нужен. По-русски говорят все. «Югославия в кольце блокады. Нам нужны деньги — покупать медикаменты и топливо.

Хотите пройти через нашу территорию — платите деньги. Украина с Югославией отношений не разрывали? Это их проблемы. С нами — разговор другой. Заплатите, пойдете дальше!

Нет — судно конфискуем, вас пошлем домой.» Альтернатива? Да никакой! Стоимость нашего прохода — 19 тысяч долларов. Ни тогда, ни после, я так и не понял — почему не 15, не 25, а именно 19... Веселая цифра!

На ватных ногах я спускаюсь с борта толкача на палубу «Одессы». Рассказываю все друзьям. Разговаривать с властями смешно. Понятие власти, закона, правды отсутствуют здесь напрочь. Закон войны действует безоговорочно. Короткий зимний день близится к концу. На палубу мы вытаскиваем стол, консервы и водку. Беседа течет неторопливо.

Спешить уже некуда. Столько труда, столько мечтаний, столько сил, и все — даром. Ничто не поможет, а посему можно и не спешить. Водка греет, дурманит… Сто граммов, еще сто. Пьем всю ночь.

Пьем много, очень мало говорим. Говорят они, я молчу. Но слышу хорошо… «Как вы, русские, могли нас предать? Как могли допустить такое? Почему? Что с вами стало?..» Больше никто не вспоминает о долларах. Все просто. Мы не трусы, и они тоже...

Утро. Прощаемся. Старший офицер, фамилии которого я так и не узнал, машет рукой. Караван идет по Югославии, по стране, в которой болят сердца и стонут души. Я вижу Филатова на мостике и улыбаюсь ему. В ответ он крутит пальцем у виска. Я рад, что получил право улыбаться.

Темный Белград прошли ночью, завтра будем проходить город Вуковар, точнее, бывший город, а теперь развалины Вуковара. Развалины появляются на следующий день. Они страшны. В реальности никто из нас такого не видел. Только в хронике времен Великой Отечественной.

В Афганистане многоэтажек не было, а Чечня еще впереди! Окна светятся — насквозь, не потому, что в них горят лампы, а потому, что стена у многоэтажки только одна…

За Вуковаром постреливают. Это знают все. В караване негласный приказ — никакого света. Ни спички, ни свечки. Границу блокадной страны пересекаем в Беждане, после чего нас встречает катер ООН, и все начинается вновь.

Если раньше проверяли наличие топлива и продовольствия, то сейчас ищут оружие. В Югославии без особых проблем топливо меняют на оружие. Оружие растекается оттуда по всей Европе, значит, контроль не безосновательный.