Я могу быть не прав, но считаю, что нет ничего скучнее и печальнее старого археологического раскопа. На протяжении столетий время упорно закрывает какую-то свою очередную страницу, разрушая ее, посыпая песком, занося глиной, мусором, покрывая дерном.

И это до тех пор, пока не приходят археологи и не начинают методично, с научным педантизмом (или, что значительно хуже, без него), копаться в материализованном времени. В результате, на свет извлекаются вещи, о которых следовало бы говорить в прошедшем времени – они были.

И вот, материальные свидетели прошлого снова существуют в настоящем времени, их держат в руках счастливые исследователи, наши современники. Но для большинства из этих находок время не прошло даром.

Они продолжают свою жизнь уже во фрагментах; они боятся сегодняшнего света и воздуха; они требуют заботы и внимания специалистов-реставраторов. В противном случае они погибнут, но теперь уже навсегда. Как правило, их, все-таки, спасают.

Отдельным шедеврам везет больше, и их в первую очередь реставраторы доводят до состояния музейного экспоната, которому уготована долгая жизнь в музейных коллекциях. Судьба других более печальна, и их возрождение откладывается на долгие годы: нет денег, не доходят руки, да мало ли что еще...

В отличие от вещей, на долю археологических раскопов выпадает еще менее завидная участь. Раскоп, как место получения информации, интересует исследователей только в процессе работы. Но вот объект докопан; открыта доселе неизвестная страница истории; она расчищена, зарисована и... покинута. Редко какой раскоп удостаивается чести музеефикации, на это просто нет средств.

А дальше время возвращается к тому процессу, который был прерван вторжением современной науки, – оно начинает опять восстанавливать свой материализованный слой. И перед нами предстает печальная картина превращения научного объекта вновь в руины. Иногда его навещают, как навещают могилу известного человека.

Родственники (бывшие раскопщики) при этом ностальгически вспомнят и расскажут что-то живое из его «научной карьеры», ученые-коллеги с заинтересованным видом посмотрят на измененный временем портрет знаменитости, а случайные визитеры равнодушно будут взирать на якобы прославленную персону.
Что человеческая жизнь для истории?
– Миг.
Какова вероятность совпадения двух мгновений – жизни раскопа и жизни человека?
– Ничтожна.
И каждый раз, оказавшись на старых раскопах, я повторяю: либо раньше, либо позже, но не сейчас.
Так было и в первый год на Кара-тепе, где мне пришлось пережить смешанные чувства при виде величия и простоты, могущества и убожества всемирно известного памятника, который раскапывался уже долгие годы.

Произнося слова «пещерный монастырь», большинство людей представляют себе отвесные скалы, таинственные ущелья, пещеры, набитые сокровищами и скелетами.
Здесь все было прозаичнее: в пологих желтоватых холмах, возвышавшихся над горизонтом, темнели провалы засыпанных и обвалившихся пещер. Вблизи это был типичный старый раскоп.

Оплывшие стены дворов и каких-то помещений, сложенные из сырцовых кирпичей, по периметру примыкали к подрубленным склонам песчаниковых холмов. Из дворов небольшие арочные проемы вели в пещерные коридоры, в сводчатые пещеры с небольшими темными помещениями. И ничего таинственного в них на первый взгляд не было – современный мусор, старые и новые завалы.

Однако, присмотревшись к современному бытию буддийского монастыря, можно было почувствовать величие былой истории и множество тайн каких-то трагедий, произошедших здесь. Весь памятник, как одну из приграничных возвышенностей, опоясывала извилистая лента современных окопов, к которым примыкали ямы капониров и дыры блиндажей.

Окопы прорезали монастырские стены; капониры разрушали сложившийся столетиями рельеф, блиндажи нахально соперничали с буддийскими пещерами. Кроме того, холмы Кара-тепе служили задником – увы! – не натурных декораций к историческому фильму, а современного армейского стрельбища. И вот уже много лет памятник регулярно расстреливают во время учебных занятий. Поверхность каратепинских холмов густо усеяна различными пулями и всевозможными осколками.

Все эти обстоятельства выглядели нарочно придуманными, чтобы усложнить изучение памятника. Помню, как в начале моей работы мне было разрешено заложить новый раскоп на южном холме.

При выборе места я прежде всего старался найти участок, который не был бы обезображен окопами и был бы безопасным во время обстрелов. Обычно было принято прерывать раскопки во время стрельбы и либо отсиживаться в пещерах, либо покидать памятник. Но это превращало работу в сплошные перерывы, а меня, в те годы по-европейски торопившего время, это не устраивало.

Высота южного холма, за которым находился мой раскоп, должна была гарантировать мне возможность ведения раскопок во время огневой подготовки. И когда я впервые услышал рожок, возвещающий о начале стрельбы, я решил героически продолжить работу под свист пуль. Однако не повезло, в тот день стреляли из гранатометов.

Мне рассказывали потом, что, когда разрывы учебных гранат легли поблизости от моего раскопа, я, как ящерица, выскользнул из него и «перетек» в более безопасную пещеру. На только что начерченном плане моего раскопа, который я позорно бросил в тот момент, появилась дырка, оставленная шальным осколком...

Кстати, все наши (Б. Я. Ставиского и мои) долгие душеспасительные разговоры с армейским начальством относительно исторической значимости памятника и необходимости переноса стрельбища упирались в рассказы об огромных средствах, которые нужно затратить, чтобы оборудовать новое место, где солдаты могли бы практиковаться в стрельбе. Я всегда задумывался над тем, что же определило нынешнюю судьбу монастыря? Ведь согласно учению Просветленного, то, что есть сегодня, является результатом прошлого...

В результате многолетних работ экспедиции на Кара-тепе открыто более десятка небольших самостоятельных буддийских пещерных монастырей и один наземный, целиком занимающий весь северный холм.

Как правило, каждый пещерный монастырь включал несколько помещений, вырубленных в холме, двор и некоторое количество наземных построек, сложенных из сырцового кирпича. Обычно у таких монастырей существовали помещения второго этажа, располагавшиеся на вершине холма, которые практически не сохранились.

Судя по планировке, каратепинские пещерные сооружения восходят к пещерным храмам и монастырям Западной Индии. Очевидно, среди пришедших в кушанское время в Термез последователей «срединного пути» были и те, кто выполнял у себя в Индии в общине роль смотрителей над строительными работами.

Именно они могли принести сюда чертежи и планы пещерных сооружений, которые воспроизводили прославленные среди буддистов памятники Западной Индии.

Как показывают эпиграфические находки на Кара-тепе, строительство каратепинских монастырей осуществлялось на средства термезской знати. Среди них – наместник Термеза, его сын по имени Гондофар, некий военачальник, казначей.

Были ли они сами буддистами или покровительствовали учению, – кто сейчас ответит на этот вопрос? Так или иначе, они финансировали строительство буддийских памятников неподалеку от города.

А судя по многочисленным просчетам и ошибкам при сооружении первых пещерных помещений, его осуществляли местные строители, не имевшие опыта возведения пещерных памятников. Однако, со временем они достигли необходимого уровня мастерства, и пещерные монастыри приобрели планировку, запечатленную на послуживших образцами индийских чертежах.

Сейчас трудно сказать, сколько времени требовалось на сооружение одного такого небольшого пещерного монастыря. Но, вероятно, не прошло и пятидесяти лет со дня начала строительства, как каратепинские холмы оказались плотно застроенными буддийскими обителями. И в дальнейшем, на протяжении последующих примерно ста лет, они существовали все вместе и производили на современников впечатление большого культового центра.

Анализ планировки дает основание утверждать, что пещерные монастыри были рассчитаны на постоянное проживание очень небольшого числа монахов. Кельи могли вместить одного, иногда двух обитателей. Размеры жилых помещений на вторых этажах свидетельствуют, что и там могло проживать всего два-три человека. Таким образом, в каждом пещерном монастыре находилось не более пяти человек.

Жившие в каратепинских монастырях буддисты были, по-видимому, образованными, грамотными людьми. Они оставили большое количество надписей черной тушью на керамических сосудах, выполненных индийскими письменами кхароштхи и брахми, а также бактрийским письмом.

Индийские надписи указывают на традиционное образование буддийских монахов в Индии, где наряду с постепенно выходящим из употребления кхароштхи широко использовали брахми. Надписи бактрийским письмом свидетельствуют о влиянии мирской жизни на обитателей монастыря. Возможно, что среди монахов были и бактрийцы.

По надписям нам известно, что наряду с простыми монахами бхикшу в каратепинских монастырях жили и другие категории верующих. Монах, известный своим благочестием, награждался эпитетом «благой». Другого монаха, который выступал с проповедью учения, называли «проповедник дхармы». А достигшему определенных успехов на этом поприще присваивалось звание «известного проповедника дхармы».

Сохранились и имена некоторых каратепинских монахов – Буддхашира, Буддхамитра, Дживананда. Причем, по надписям с именем Буддхашира, можно проследить рост положения монаха внутри общины – от простого бхикшу до «известного проповедника дхармы»; начав с более низких уровней, требующих «слушать», «учить наизусть», «держать в голове», он достиг уровня «разъясняющего», «исследующего смысл».

Согласно каноническим правилам монастырского общежития, монахам было запрещено иметь собственность, помимо особо оговоренных вещей. В этот минимальный перечень входили одеяние, пояс, бритва, игла, ситечко для процеживания воды (чтобы не проглотить с напитком какое-либо живое существо), сосуд для сбора подаяний – патра.

Однако, в каратепинских надписях можно прочитать: «Личный сосуд ученика Бхадрагхоши», «Это сосуд для воды монаха такого-то...». Всевозможные дары, в том числе и деньгами, приносимые в монастыри богатыми мирянами, служили искусом для каратепинских монахов. В одной из надписей на сосуде за благочестивой формулой, используемой в начале, звучит опасение монаха за свое имущество: «Благо! Ом! Этот сосуд для воды монаха Дживананды. Пусть никем не будет унесен». А другая надпись вполне может поставить под сомнение честность каратепинских обитателей монастырей: «Внимание! Личное! Никому не уносить! Кто уносит, тот вор!»

Очевидно, не все буддисты каратепинских монастырей точно следовали заветам своего Учителя. Как протекала жизнь монахов? В молитвах, ритуалах. О некоторых мы можем догадываться, некоторые действия можно реконструировать. Так, судя по чистоте, которая соблюдалась в монастыре на протяжении почти двухсот лет его существования, в круг ежедневных обязанностей входило подметание пола.

И такая хозяйственность буддийских монахов на Кара-тепе отнюдь не случайна. Известно, что Будда специально обращал внимание на пять заслуг, приобретенных монахами от подметания. При этом он приводил в пример некоторых монахов, которые достигли нирваны, созерцая только что выметенные ими полы.

Во дворах и специальных помещениях каратепинских монастырей некогда располагались мемориальные буддийские сооружения – ступы. Монолитный барабан, перекрытый полусферой купола, которую венчала высокая мачта с зонтиками в несколько ярусов. Нередко мачты украшались флагами, с зонтиков свисали колокольчики.

Со времени ухода Будды в нирвану ступа – это место сохранения реликвий, первоначально — праха Будды, и модель буддийского космоса одновременно. Ступам поклонялись, вокруг них совершали специальный обход – прадакшану. От всего былого великолепия на Кара-тепе остались только основания, каменные блоки облицовки, фрагменты зонтиков. Что же происходило в самих пещерах? Трудно сказать точно.

В центральных помещениях удалось обнаружить только ниши и гнезда для каких-то конструкций в стенах. Очевидно, там были своего рода полки, на которых выставлялись реликвии – небольшие статуэтки, различные святыни. Таким образом, проходя по пещерному обходному коридору, буддийский монах также совершал ритуал прадакшаны.

В коридорах пещер зимой могли сходиться монахи для своих собраний. В одном месте сохранились следы от постамента, на котором когда-то располагалась монументальная статуя Будды, служившая объектом поклонения. Нам известно, что среди каратепинских монахов были представители школы махасангхиков. В этой школе на рубеже нашей эры впервые начали разрабатывать доктрину о божественной природе Будды и существовании бодхисатв.

Так, почти через четыреста лет после своего возникновения буддизм из учения о том, как надо жить, стал трансформироваться в учение о том, во что надо верить. Следствиями этого стали формирование канонического искусства, представлявшего образы Будды и бодхисатв, а также детальная разработка многочисленных ритуалов, вовлекавших мирян в жизнь буддийской общины.

Можно с большой долей уверенности предположить, что пещерные монастыри Кара-тепе были рассчитаны на прием посетителей – мирян. Уже издали, из города, миряне благоговейно взирали на высокие шапки ступ, увенчанных высокими мачтами с развевающимися флагами и звенящими колокольчиками. При входе в монастырь следовало купить гирлянду цветов или светильник, который тут же возжигали.

Среди обычных подношений, которые миряне несли с собой в монастырь, были и керамические сосуды с питьевой водой и пищей. Вступая во двор монастыря, мирянин оказывался на вымощенной дорожке, которая определяла его движения и действия. Он проходил мимо резервуара – здесь было необходимо совершить омовение. Послушник сливал ему на руки из специального сосуда, именуемого кундика.

Вот мирянин вступает под сень айвана – колоннады с плоским навесом, – и перед ним у боковой стены оказывается специальная конструкция, перед которой ему следует оставить свои дары. Фасадная стена айвана украшена скульптурой Будды или его живописным изображением, и мирянин склоняет колени. Он взирает на благостный образ «Так пришедшего», и в это время, возможно, до него из пещерных помещений доносится голос монаха, читающего молитвы. Однако миряне туда не допускаются.

Шли годы, монастырь процветал, но случилось так, что могучая Кушанская империя распалась под ударами войск Сасанидского Ирана. Несмотря на то, что этот район был завоеван иранцами, следы пожаров и погромов на Кара-тепе не были обнаружены. Правда, в одной пустующей пещере писец сасанидской армии по имени Зик уже в середине IV в. положил начало солдатским посетительским надписям, которых сейчас в раскопанных пещерах видимо-невидимо.

Скорее всего, новые правители Бактрии не разрушали буддийских памятников. Исповедуя древнюю иранскую религию – зороастризм, они просто были не столь благосклонны к буддизму, и это, в конечном итоге, привело к резкому сокращению потока дарений, за счет которых, в основном, и существовал буддийский центр. Поэтому монахи стали постепенно уходить в другие земли, где они могли пребывать в большем достатке. Тогда же (примерно с первой трети IV в.) в заброшенных помещениях и покинутых пещерах бывшего буддийского центра горожане Термеза, согласно принятому в то время обычаю, начинают хоронить своих покойных.

Вероятно, утратившая свое влияние община не могла противостоять тому, что в качестве кладбища были выбраны пустующие помещения монастырей, и была вынуждена по-буддийски смиренно выносить такое соседство. Впрочем, проходы в занятые погребениями помещения и пещеры обычно замуровывались сырцовым кирпичом, как бы ограждая мир живых от мира мертвых.

Некоторые данные говорят о том, что еще в VI в. буддисты по-прежнему занимали на Кара-тепе некоторые пещерные монастыри или их отдельные части. В 630 г. Термез посетил известный китайский паломник Сюан Цзан. В рассказе о своем путешествии он упоминает 12 монастырей, в которых проживало около тысячи монахов. Однако до сих пор нет никаких материальных свидетельств существования буддизма в Термезе (или в его округе) в это время. Не исключено, что автор отразил в своих записках былое величие буддийской общины Термеза.

Даже если представить, что дела буддизма складывались здесь столь благополучно, как об этом пишет Сюан Цзан, могущество буддизма в Средней Азии очень скоро было окончательно подорвано арабским завоеванием. В 667 г. арабские войска впервые переправились через Амударью и совершили набег на столицу района, расположенного по соседству с Термезом.

А в 676 г. наместник Хорасана Саид ибн Осман захватил Термез. Письменные источники и археологические данные единодушны в том, что воины ислама под зеленым знаменем пророка Мухаммеда безжалостно уничтожали языческие храмы Средней Азии, разрушая «идолов», сбивая со стен сюжетные росписи. Но и следов арабских погромов на Кара-тепе не обнаружено.

Наверное, дело было в том, что к этому времени некогда огромный буддийский культовый центр уже представлял собой оплывшие руины. И лишь полузасыпанные пещеры притягивали к себе любопытных людей, а также тех, чья вера отличалась от правоверного ислама.

О том, что в духовной жизни Термеза мусульманского времени все было не так просто, говорит сохранившийся до наших дней средневековый мавзолей известного мистика ал-Хакима ат-Тирмези, умершего в конце IX в. Его жизнь не была легкой. Чувствуя духовную неудовлетворенность, он уединялся от людей, умерщвлял плоть; проповедовал, подвергался гонениям, скитался, но в конце концов вернулся в родной город, где и умер в окружении учеников и последователей.

Одним из первых среди мусульманских теологов, предшественников мистического направления – суфизма, он начал проповедовать «любовь к Богу», говорить о существовании «печати святых» наряду с «печатью пророков», учить постигать тайный смысл вещей, их божественную сущность. В длинной эпитафии, вырезанной на надгробии Хакима, есть одно из его изречений: «Я не сочинил ни одной буквы по заранее принятому намерению, но когда для меня наступило бедственное и тяжелое время, я находил утешение в своих сочинениях».

В этих словах, как и в других трудах Хакима, чувствуется влияние буддизма и христианства. Не исключено, что последователи Хакима, а может быть, и он сам, уходили в заброшенные буддийские пещеры Кара-тепе, чтобы провести время поста и постичь «божественную сущность» в удалении от людских глаз...