Финикийцы, римляне, берберы, нумидийцы, вандалы, византийцы, арабы, норманны, крестоносцы, турки, французы... Кто только не владел этой землёй, кто не удобрял её человеческими жертвоприношениями!

Кругом — ни звука. Только выдубленные солнцем и ветром до мертвенной белизны стебли трав отзываются недовольным шорохом на мои неосторожные прикосновения к ним.

Наверное, такой же тишиной, подумал я, встретил этот холм колонистов, явившихся сюда через сто с лишним лет после разорения Карфагена, чтобы вновь населить покинутый людьми край.

К тому времени обильные осенние дожди давно растворили и унесли прочь соль проклятия, а дикие травы затянули рубцы борозд, укрыв останки города.

Уже тогда никто в точности не знал, как выглядели улицы и площади Карфагена, сколько в нём было храмов и как они выглядели; куда увезли оставшиеся после погрома скульптуры, что представляло собой собрание древних рукописей, частью сожжённых, частью раздаренных победителями неграмотным африканским царькам...

Правда, живая речь финикийцев ещё несколько веков звучала, затухая, в колониях Рима. Потомки обращённых в рабство и случайно уцелевших граждан Карфагена пересказывали детям на языке предков предания о расцвете и гибели своей родины.

На плоской вершине Бирсы, где стоит превращённый в музей собор Сен-Луи, можно совсем близко ощутить древний Карфаген. Когда археологи раскопали южный склон холма, они обнаружили под толщей земли основания домов.

Фрагменты городской застройки сохранились благодаря случаю. Более поздние колонисты засыпали галькой целый квартал руин, чтобы расширить площадку. Тем самым они законсервировали на века крохотный фрагмент городского квартала.

Я спустился по деревянным лестницам в раскоп. Внизу можно было прогуляться по мосткам, как, вероятно, прогуливались по узким, с тесно поставленными шестиэтажными домами, улочкам Бирсы беспечные обыватели доримской поры.

Во внутренних двориках домов были устроены цистерны для хранения питьевой воды, поступавшей по акведуку, — вот они, уходящие в таинственную глубину каменные колодцы. Заметны также куски керамических труб, — должно быть, остатки городской канализации.

Если добавить, что карфагеняне мостили улицы камнем, станет очевидно, что они умели делать свою жизнь удобной и приятной.

Помимо домов, храмов и дворцов знати, в городе было множество мастерских: там обрабатывали железо, медь, свинец, бронзу и драгоценные металлы, ковали оружие, выделывали кожи, ткали и красили ткани, делали мебель, керамическую посуду, украшения из драгоценных камней, золота, слоновой кости и стекла.

Однако римские солдаты мало чем смогли поживиться, разбирая дымящиеся руины. В разбитых складах и лавках всё было вперемешку: залитые маслом и вином туники, разломанные египетские нефритовые амулеты, оплавленные слитки испанского серебра, расколотые краснофигурные вазы из Коринфа, полусожжённые сирийские халаты, разорванные шкуры африканских зверей...

Устроители исторического заповедника (ныне он находится под опекой ЮНЕСКО) придумали мемориал, запечатлевший разбитую на куски историю.

Построили бетонную стену выше человеческого роста и вмуровали в неё фрагменты археологических находок, не имеющие самостоятельной научной ценности.

Я шёл вдоль стены и заносил в блокнот перечень всего, что видел. Вот обломок колонны с бороздками-канелюрами; скульптура — змея, обвившая ствол дерева; осколок амфоры, растительный орнамент, куски изображений — открытый в крике рот, глаз с недоумённо изогнутой бровью...

Уже минут через десять я осознал бесперспективность своего занятия: стена тянулась метров на пятьдесят, этакий колумбарий цивилизаций. Припомнилась «Герника» Пикассо — та же идея разбитой на куски жизни...

Тотальное уничтожение Карфагена, благоустроенного города, накопившего огромные богатства, кажется бессмысленным. Даже вандалы с их вандализмом не сожгли возникшую на месте африканского Новогорода Колонию Юлия, а сделали её столицей своего королевства.

Следовательно, просвещённый Рим не интересовали материальные и культурные ценности — ему нужно было устранить соперника, стереть с лица земли ненавистный город и похоронить саму память о нём.

Рим видел в лице Карфагена главное препятствие в установлении господства над Средиземным морем, а значит, в устройстве мира по римскому образцу.
К середине II века до н.э. римляне уже прибрали к рукам наследство Александра Македонского на Востоке. К тому же, Карфаген оставался непокорным островом Востока в мире Запада, азиатским пришельцем в Европе.

Обычаи карфагенян не укладывались в умах благонамеренных римских граждан: эти варвары приносили в жертву богам собственных детей, делали обрезание, носили в носу кольцо и ели жаркое из специально откормленных собачек! Так что город-государство был обречён. Но он был обречён и по иным причинам — внутренним...

После II Пунической войны, окончившейся в 201 г. до н. э., Карфаген потерял свои колонии, почти весь флот и должен был в течение 20 лет выплачивать Риму огромную контрибуцию. Фактически, республика оказалась под иностранным протекторатом; даже мелкие пограничные споры с африканскими вождями ей следовало выносить на рассмотрение римского сената. Каждому здравомыслящему карфагенянину было ясно, что это ещё не финал и следует готовиться к худшему.

Однако даже политическая зависимость отечества от державы, не скрывающей своих агрессивных планов («Карфаген должен быть разрушен!»), казалось, мало беспокоила правящий класс. Составлявшие его олигархи были озабочены лишь личным благосостоянием; на крайний случай, они всегда имели плацдарм для отступления — уютные Канарские острова, некогда открытые отважными финикийскими мореплавателями.

«Олигархия обнаружила свою полную неспособность и бессовестность; чтобы сохранить своё положение, она явно искала поддержки у Рима, и отношения её к победоносному сопернику доходили почти до измены отечеству» (Моммзен). В 195 г. величайший из фикикийских полководцев, Ганнибал, встав во главе карфагенской администрации, добился ограничения всевластия олигархов, однако и те не дремали: по доносу из Карфагена римский сенат потребовал выдать Ганнибала, так что ему пришлось бежать.

А что же народ? Народ, как всегда, безмолвствовал, давно развращённый подачками и озабоченный лишь тем, чтобы подороже продать свой голос на выборах членов Советов ста четырёх.

В 149 году до н. э. Рим наложил на город новую контрибуцию: 200 тысяч боевых доспехов, 2 тысячи катапульт и все имевшиеся в наличии корабли. После того, как и эти условия были выполнены, сенат неожиданно объявил, что карфагеняне должны покинуть родные места и поселиться в пятнадцати километрах от моря.

Только тогда отчаяние породило у жителей города взрыв героизма и самопожертвования. Оружейные мастерские без перерыва изготовляли мечи, пики, щиты, стрелы и метательные снаряды. Женщины срезали свои волосы — последние шли на верёвки для катапульт.

Два года римская армия вела военные действия, безуспешно пытаясь взять неприступные укрепления Карфагена, пока во главе её не был поставлен молодой консул Эмилий Павел (Сципион Младший). Предпринятые им решительные действия прервали снабжение Карфагена с моря. Весной 146 года, когда осада стала полной, начался штурм.

Среди ближайшего окружения римского полководца был один из самых образованных людей того времени, историк Полибий. Благодаря его записям, дошедшим до нас в переложении других хронистов, взятие западной столицы финикийского мира известно в деталях.

Перед началом решающего наступления мистически настроенный Сципион произнёс заклинание. Боги, покровительствующие Карфагену, отныне должны оставить его, а силы зла — обрушить на город всю свою ярость.

Наступающие ринулись на морской порт и вскоре захватили его. Следующей была рыночная площадь. Потом пал храм Баал-Хаммона. Солдаты содрали со статуи бога золотое покрытие и тут же поделили его между собой.

Сципион гнал и гнал когорты наверх, к Бирсе, где находилась ставка командующего гарнизоном, Гасдрубала. На улицах шла жестокая сеча. Из-за скученности домов и обилия обороняющихся наступление грозило захлебнуться. Тогда консул отдал приказ жечь город и разбирать дома, чтобы освободить дорогу к вожделенной цитадели.

«Огонь сжигал всё и перекидывался с дома на дом, а люди не постепенно разбирали здания, но, навалившись все разом, обрушивали их. От этого грохот ещё более усиливался, и все вместе с камнями вываливались на середину улиц, вперемешку и мёртвые и живые, в большинстве старики, женщины и дети, которые прятались в укромных местах домов; одни раненые, другие полуобнажённые, они испускали жуткие вопли.

Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, испытывали огромные страдания, ломая кости и разбиваясь насмерть. Но этим их мучения не кончались; сборщики камней... расчищали дорогу для пробегавших солдат, одни — топорами и секирами, другие — остриями крючьев сбрасывая мертвых и ещё живых в ямы, таща их и переворачивая железом, как бревна и камни.

Люди, точно мусор, заполняли рвы... Лошади на скаку разбивали им лица и черепа, не потому, что всадники этого хотели, но из-за спешки. По этой же причине так делали и сборщики камней; трудность войны, уверенность в близкой победе, быстрое передвижение войск, военные центурионы, пробегавшие мимо со своими отрядами, сменяя друг друга, — все это делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели» (Аппиан).

Шесть дней и ночей продолжалась кровавая оргия. Со стен Бирсы Гасдрубал наблюдал за тем, как сжимается вокруг холма роковое кольцо. Жрецы обратились к богам, — но боги, как и предрёк Сципион, отвернулись от Карфагена. Быть может, им снова понадобились кровавые жертвы, сотни мальчиков из знатных семейств, как в давние времена? Или Карфаген был наказан за чрезмерное корыстолюбие? Так или иначе, но молитвы жрецов не возымели действия и дым из священных курильниц напрасно возносился к небесам...

Римские тараны размеренно били в стены Бирсы. Надежды на спасение не было.
По договоренности со Сципионом Гасдрубал выпустил из цитадели 50 тысяч мужчин и женщин — мирных горожан. Их тут же обратили в рабов. Узрев печальную участь сограждан, сдавшихся на милость победителей, защитники Бирсы заперлись в храме бога Эшмуна и подожгли его. Жена Гасдрубала, заколов своих сыновей, тоже нашла смерть во всепоглощающем огне.

Окончательно потерявший самообладание Гасдрубал, валяясь в ногах у Сципиона, в числе первых взошедшего на холм, молил его о пощаде.
Потрясённый Сципион, знаток литературы, философии и истории, смотрел на языки пламени, охватившего величественный храм, и вспоминал старое предание об основательнице Карфагена Дидоне, шагнувшей в костёр, чтобы не попасть в руки врагов. Возможно, он увидел в этом исторический символ: два костра обозначили цикл жизни Карфагена.

«Долго стоял он в раздумье о том, что города, народы, целые царства, подобно отдельным людям, неизбежно испытывают превратности судьбы, что жертвой её пали Илион, славный некогда город, царства ассирийское, мидийское и ещё более могущественное персидское, наконец, так недавно ярко блиставшее македонское царство» (Аппиан). Спуститься с холма я решил по другой дороге, ведущей к станции Карфаген-Ганнибал.

Солнце уже зашло, и белостенные виллы в садах выглядели не столь торжественно, как днём. Через каждые две-три минуты поезд останавливался у платформ с историческими названиями; потом покатил по дамбе, вдоль складов, кранов, причалов, яхт и барж. Картина портовой жизни сменилась видом огромного кладбища автомобилей, ждущих очереди на переплавку.

Я думал об энергии ненависти, заключённой в призыве старика Катона. Она была столь велика, что, проделав спираль во времени, во времена арабской экспансии настигла наследников цивилизации, насаждённой самим Римом! Катон просто призывал разрушить Карфаген, — а получилось, что он предсказал всю судьбу великого города.

---

* Согласно другой версии, имя «Молох» происходит от семитского «мелех» — царь. (Прим. ред.)

** В еще более ранние времена жертвой становился уважаемый член общины; на него возлагались обязанности «гонца» к богам, отправленного с важными просьбами. Широко известны также многолюдные жертвоприношения на похоронах древних царей: воины, придворные и т. д. должны были продолжать служить усопшему владыке. (Прим. ред.)