До 1951 года въезд иностранцев в Непал был запрещен.

Да и сама природа, окружившая его цепью высочайших Гималайских гор, как бы позаботилась о том, чтобы спрятать королевство от чужих взоров.

Теперь дело изменилось настолько, что для въезда в страну не нужна виза.

Вы прилетели в Катманду, и если стремитесь к вершинам (а кто не мечтает увидеть Эверест?!), улетите в Луклу. В этом поселке способны садиться небольшие самолеты.

Выхожу из самолетика, похожего на наш АН-2. Слегка побаливает голова: мы забрались на высоту более трех тысяч метров над уровнем моря.

Здесь все по-простому: взлетная полоса огорожена столбами с проволокой — это защита от коров, чтобы буренки не путались под колесами самолетов. А местный люд ходит себе взад-вперед — ведь поселок теснится к полосе с обеих сторон.

Выйдя за ограду, иду к гостиничному бараку. Именно здесь — не раньше и не позже — ко мне подходит местный паренек со словами:
— Сэр! Не нужен ли вам носильщик?
О носильщиках-шерпах и об их выносливости наслышаны все. Ведь один из них — Норгей Тенцинг вместе с новозеландцем Эдмундом Хиллари
— в 1953 году ступил на вершину Эвереста.

Начинаем переговоры. Моего будущего носильщика зовут Канча. В честь высочайшей из гималайских вершин — Канченджанги. Он — профессиональный носильщик; ему 18, а работает с 14 лет.

Канча просит 10 долларов в день, харч — его. Можно и так: 5 долларов, но я оплачиваю его прокорм. По здешним ценам то на то и выйдет. Чтобы не усложнять, выбираю первый вариант. Прикидываем продолжительность пути. Получается пять рабочих дней для Канчи, а для меня — еще два дня налегке — на «радиальные выходы». За дни «простоя» Канча просит половинное жалованье. Бьем по рукам. Завтра с утра отправляемся в путь к Эвересту. А пока надо осмотреться и акклиматизироваться.

Торопиться с выходом на маршрут не следует: какая-никакая, а высота, и к ней надо привыкнуть. Известен классический случай: состоятельные альпинисты не захотели ждать и все необходимое забросили в базовый лагерь на вертолетах. «Сорвались» они на акклиматизации...

Когда только появились вертолеты, на них стали забрасывать не только пассажиров, но и грузы. Но вскоре носильщики-шерпы начали протестовать — ведь это грозило им лишением единственного заработка. От поселка Джири, куда грузы завозят на полуторках, семь дней пути по горной тропе до Луклы. И носильщики неделю упорно тащат на себе невообразимые тяжести, зарабатывая в день по нескольку долларов.

Им нет дела до того, что грузовой вертолет забросит сюда несколько тонн груза из Катманду за час, и не надо мучиться целую неделю. Было достигнуто джентльменское соглашение: авиация доставляет в Луклу только рис, муку и тому подобное, чтобы местный люд не переплачивал. Носильщики согласились: всё равно выше в горы всё тащат шерпы.

Я пошел вверх по горной тропе и сразу попал в пещерный век. Передо мной — большая пещера, в ней сложен пастушеский скарб. Горит костерок, у огня сидит старушка; она одаривает меня щербатой улыбкой. С гордостью показывает на горную лужайку: «Это мои яки — два здесь, два там». На ней сносившиеся донельзя кроссовки. Лишь они да закопченный алюминиевый чайник напоминают, что нынче конец XX века. Впрочем, она буддистка и живет по своему календарю: в первой половине XXVI столетия.

Навстречу движется носильщик; на ногах у него простые пляжные шлепанцы, а на спине — несколько длинных деревянных брусьев. Он останавливается передохнуть, прислонившись к своему грузу.

Поэтому можно спросить: «Сколько килограммов?» 50 — показывает на пальцах труженик-шерп. Да... Чтобы несколько дней тащить по жаре такой вес в горы, нужно здесь родиться...

...Ранним утром выходим с Канчей из Луклы.

Тропа ведет через ворота, которые когда-то были сторожевыми. Канча — буддист, и он раскручивает одно за другим «мани» — молитвенные колеса, стоящие под надвратными сводами. Пусть нашему странствию сопутствует удача.

Этот юнец — уже профессионал, и первым делом забраковывает мой рюкзак, приобретенный в России еще в годы глубокого застоя. Шарообразная торба оттягивает плечи, и в горы так далеко не уйдешь. По пути мы заходим в деревушку Чаурикхара, где живет Канча.

Родители с уважением смотрят на сына — он единственный кормилец в семье. Канча выносит из дома рюкзак новейшей модели — подарок японского туриста.

Затем вытряхивает из моего мешка все содержимое и умело загружает в свой. Простившись с родителями, он выходит на тропу.

Наша сегодняшняя цель — Пхакдинг.
— Сколько километров до деревни? — спрашиваю Канчу.
— В горах меряют не километрами, а часами, — отвечает он.
Ставлю вопрос иначе:
— Когда будем в Пхакдинге?
И опять невпопад: ведь многое зависит от странника-новичка.
Оценив мой темп, Канча отвечает: — В обед.

По пути встречаем «говорящие» камни. На их гладкой поверхности высечены тибетские священные тексты. Канча не читает по-тибетски; его родной язык — непали; для нас обоих эти камни — немые.

Особенно впечатляющи камни веры близ монастырей, иногда встречающихся на нашем пути. Монахи раскрашивают надписи на камнях яркими красками, а близ них ставят бамбуковые шесты с молитвенными флагами.

К двум часам дня действительно добираемся до Пхакдинга. Канча объявляет, что здесь будет ночевка, и мы располагаемся в горном приюте «Риверсайд». Название звучное, но бессмысленное. Ведь «Речная сторона» здесь у каждого домика и хижины: все они теснятся по берегу горной реки Дудх Коши, зажатой в ущелье.