Такие храмы-парусники строили на «избытки капитала» мореходы, благодаря Бога за счастливое плавание. А картуши стали своеобразной визитной карточкой местной архитектуры.

Недаром сегодня храмы города, построенные на «американские» деньги и украшенные картушами, выделяют, как особую тотемскую школу барокко. Ее достойно представляют и Троицкая церковь, построенная на капитал морехода Степана Черепанова, и одноглавая Рождественская, и сооруженная на средства купцов Пановых Входоиерусалимская церковь, которая заслуженно считается жемчужиной стиля...

На этом храме и самые изысканные клейма — картуши. Их шесть разновидностей. Они изысканны и даже сказочны. Внутри картушей — кресты, цветы, раковины, звезды.

Сделанные не по штампу, живой рукой мастера, изображения словно оживают и клубятся, — разные на каждом ярусе, на каждом фасаде... Какой еще небольшой провинциальный город может похвастаться собственным и даже уникальным архитектурным стилем!

Если бы не множество вытянувшихся вверх пятиглавых храмов и несколько необычных музеев, мало что напоминало бы сегодня о былом значении Тотьмы. Город малолюден, по-северному спокоен. Правда, заезжему гостю он может предложить роскошные местные пряники с начинкой, ягодные (конечно же, натуральные!) вина и льняные изделия — по более чем скромным ценам.

Я спрашивал у тотемцев — «А кто у вас мэр-то?». «Попов» (Иванов, Петров, Сидоров — это не имеет значения), — отвечают. «Да нет, не фамилия, а кто по симпатиям политическим?» Пожимают плечами.

Это я вот почему интересовался. Идя от пристани к центру, невольно обратил внимание на скверик. Ограда новенькая, с иголочки — чугун и кирпич. А в сквере — памятник Ленину... При этом, в одном из музеев стоит копилка — «на реставрацию памятника». И собрать-то нужно всего пять тысяч. Рублей, заметьте, а не «у. е.»

Да, музеи в городе прелюбопытные. Про тотемских первопроходцев, например, рассказывает Музей мореходов, расположившийся во Входоиерусалимском храме. В этой церкви с 1947 по 1985 год действовал винзавод, поэтому в экспозиции от него оставили допотопный, но вполне исправный аппарат по запечатыванию бутылок.

Есть Краеведческий музей, где, кроме обязательных чучел лося и кабана, можно увидеть и китайский фарфор, попавший на Сухону благодаря обширной кяхтинской торговле. Есть домик И. А. Кускова — основателя Форта-Росс в Калифорнии. Кусков жил в этом доме после возвращения из Америки, однако о последних годах его жизни мало что известно, — даже не знают, кем была привезенная с тихоокеанских берегов на Сухону его жена: русской ли, индеанкой, хотя портрет ее сохранился.

Иван Кусков как бы завершает славную одиссею тотемских мореходов. 31 год своей жизни он посвятил служению Русской Америке; был правой рукой Александра Баранова, вице-президента Российско-Американской компании, по его поручению отправился исследовать Калифорнию и в 1812 году поднял флаг над свежевыстроенным Фортом-Росс, губернатором которого и пребывал до 1821 года.

Музей Кускова — маленький, уютный, богатый скорее рассказами энтузиастов-экскурсоводов, чем экспонатами, но при этом как-то по-европейски элегантный. Лет двенадцать назад дом возродили из старой запущенной развалюхи, сохранив лишь несколько старых бревен. Дерево наполняет маленькие зальчики уютным ароматом...
А есть еще музей в Спасо-Суморином монастыре, что поднимается над берегом Песьи-Деньги. Если народная молва название этой речушки связывает с Иваном Грозным, то в монастыре видит возможное место сокрытия его легендарной библиотеки.

С высокой колокольни Успенского собора Спасо-Суворин монастырь, встающий из-за зелени, смотрится даже привлекательно. Но стоит дойти до него по сонным улочкам тотемских предместий, поражаешься запустению и разрухе. Колокольню взорвали, чтобы оставить... пустое место.

Собор, возведенный сыном известного архитектора Матвея Казакова, хоть и был реставрирован в 70-е, но воскресить его в былой красе помешали то ли извечная нехватка средств, то ли неистребимый в более поздние годы вандализм. Кладбище разорили. Лишь с трудом недавно отыскали предполагаемое место захоронения Кускова. Поставили мемориальный крест, но вместо бронзовой таблички — один лишь след...

— Табличку-то что — тю-тю? — спрашиваю я одну из смотрительниц музея, что в монастыре.
— Нет, взяли на реставрацию, — отвечает она.

Музей, носящий название Открытые фонды, наверное, самый необычный во всей Тотьме. Это, действительно, именно фонды. В нем все просто сложено и свалено. Но если в Краеведческом музее (да и в любом другом) найдется пара-тройка прялок, здесь их не сосчитать. Оно и понятно: в одном Тотемском уезде, в разных волостях, было с полдюжины своих типов и разновидностей этих нехитрых древних станков...

Спустившись вниз и желая немного передохнуть, усаживаюсь на один из стульев, что стоят вокруг стола смотрительницы. Спрашиваю:
— А это, небось, тоже экспонаты?
— Да, конечно.

Но она не гонит; говорит — если, мол, хотите, присядьте рядом в комнате, там и диван есть.
Я не буду пытаться воспроизвести приятный говор музейной работницы, свойственный почти всем нашим северянам. Одни «окают». Другие явственно — не в пример нам, москвичам, — но мягко произносят «я». Третьи — опускают «е» в глагольных окончаниях («он приплыват», «она замечат» и так далее). Трудно сказать, что самое характерное в речи жителей Вологодской и Архангельской областей, — но их всегда определишь по выговору...

— Вы — местная?
— Нет, из Сосновки, это километров пятнадцать отсюда будет...
— А чего уехали из деревни?

Девушка пожимает плечами: работы, мол, нет. Женихов тоже.
Я желаю ей на прощанье хорошего жениха в Тотьме, — а сам вспоминаю все, увиденное и в городе, и в деревушках да селах по берегам Сухоны.
Маленькие деревни вымирают, как и всюду. Выживают те, где люди занимаются лесом. Лес сегодня — главное богатство. Где лесозаготовки, где грузятся баржи с березой, осиной, елью, — там жизнь и определенный достаток.

Северяне живут скромнее, чем мы: иномарок на улицах почти не увидишь, рекламы — мало, если, вообще, она есть. Вывески небольшие, конкретные (в самом прямом, а не в «новорусском» смысле). Но и бедности не видно. Нет явного запустения и разрухи. На Пасху весь день провел в Тотьме — ни одного пьяного не заметил. Пьют, конечно. Но народ здесь, все-таки, более крепкий, стойкий, может быть, даже гордый — в смысле не гордыни, а самоуважения. Чувствуются здоровая северная кровь и привычка бороться с трудностями, полагаясь только на себя.

Великий Новгород. Ростов Великий. Великий Устюг... Произнося эти названия, мы как-то не задумываемся над тем, почему они «Великие». А вот теперь я знаю, почему, по крайней мере, Устюг — Великий.

И этим своим знанием я обязан прежде всего одному человеку — историку и экскурсоводу Юрию Иванову. Можно много и долго рассказывать о Великом Устюге, но я просто перескажу лишь часть того, что услышал за два дня, проведенных тут под опекой Юрия Петровича.

Сегодня город совсем не велик, — хотя, когда подплываешь к нему на теплоходе, невольно поражаешься, глядя на бесчисленные купола церквей по обоим берегам Сухоны. Улицы малолюдны, но дома аккуратны и не исковерканы поздними архитектурными вторжениями, коими обезображены многие малые исторические города России.

Временем основания города считается самое начало XIII века, когда впервые упоминаются два поселения — одно у слияния Сухоны с Югом, там где расположен Троице-Гледенский монастырь, «наследник» Гледенского городища, второе — там, где ныне стоит сам Великий Устюг.

Правда, Юрий Петрович скептически относится к «упоминаниям» — Москва, мол, была упомянута под 1147 годом, но нигде не говорится о том, что это уже был город. А поселения на месте Устюга, согласно данным археологии, существовали задолго до появления их названий в письменных источниках.

Название города говорит само за себя — он стоит у слияния Сухоны с Югом: вот и Усть-Юг. Его положение отражает и городской герб: Нептун с двумя кувшинами, откуда льются, соединяясь, две струи. Это слияние рождает Северную Двину, а само название «Двина» — от понятий «сдвинуть», «соединить»...

Если взглянуть на карту, то окажется, что из всех древнерусских городов Устюг был самым восточным; посему освоение Урала, а затем и Сибири шло именно оттуда. Вплоть до XVIII века торговый путь из Центральной России за Урал проходил не по тем местам, по которым сто лет назад пролег Транссиб, а значительно севернее. Устюжане издавна славились торговлей, купечеством, с выгодой для себя используя положение города.

Из Устюга шло и освоение пермских земель. Не случайно один из трех наиболее почитаемых в городе святых — Стефан Пермский. В 1379 году этот выходец из Устюга начал миссионерскую деятельность на верхней Каме и стал первым епископом Пермской епархии.

Как повествуют исторические источники, хаживали устюжане и за пушниной на северный Урал, к низовьям Оби, по которой поднимались вверх, в район нынешней Тюмени. Так что им по праву принадлежит звание первых покорителей Сибири.

Если бы не мор, выкосивший почти все население Устюга, именно они, а не Ермак со своими казаками, собранными «с бору по сосенке», вероятно, были бы посланы московским великим князем на завоевание Зауралья. И фигура Ермака, считает Иванов, чисто случайно заняла свое место в российской истории.

Позже, в XVIII веке, устюжане, как и их соседи по Сухоне — тотьмичи, прокладывали дорогу на Дальний Восток и в Америку.
Владимир Атласов, первый исследователь Камчатки, происходил из семьи переселившихся в Сибирь устюжан; серебряник из Устюга, Михаил Неводчиков, был участником экспедиции Беринга. Дежнев, Хабаров (причем, с ударением на последнем слоге, ибо фамилии эти до сих пор живы на устюжской земле и произносят их именно так), Булдаков (с ударением на втором слоге!) — все они выходцы из Великого Устюга.

Порывшись в старинных документах, Юрий Петрович подсчитал, что несмотря на северный климат, в «Южской трети» собирали урожаи до 30 центнеров зерна — ржи, овса — с гектара. Устюжанам хлеба хватало не только для себя, они еще и кормили Архангельск, и даже Тюмень!

Показывая на противоположный берег, где стоят храмы Дмитрия Солунского и Сергия Радонежского, — на Дымковскую Слободу, Иванов, между прочим заметил:
— Скажу сразу, чтобы потом не было вопросов. Когда Вятку подчинили Москве, народ оттуда переселили в Боровск, Алексин и окрестности. А вятские земли заселили устюжане. Вот и думайте, откуда на Вятке «дымковская» игрушка.

О богатстве города еще в XVIІ веке свидетельствует тот факт, что в «Гостевой сотне», списке ста самых именитых купцов России, девять было из Великого Устюга. На деньги одного из них, Никифора Ревякина, и была построена в 1648 году самая старая из нынешних устюжских церквей — Вознесенская. Ревякин вел дела в Москве; говорят, что храм получился похожим на церковь в Никитниках, которую чуть ранее возвел московский купец Григорий Никитников. На ревякинские деньги был возведен и центральный комплекс Михаило-Архангельского монастыря...

Тогда и стали Устюг величать Великим... В XVII веке он действительно был уже шестым или седьмым городом страны по значению и богатству. Это было время расцвета Великого Устюга.

Там процветала не только торговля, но и ремесла, и высокое искусство. Устюжских иконописцев выписывали для работы даже в Москву — там они расписывали и кремлевские соборы, в том числе, Архангельский.

Устюг славился изделиями из просечного железа, шкатулками с хитрыми запорами, своей, устюжской, чернью. Шкатулки отсюда вывозили на ярмарку в Ирбит, некогда один из главных центров торговли с Востоком. Оттуда они попадали даже в Китай и Иран.

— Приезжали тут как-то гости с Кавказа, шкатулки наши в музее увидели, — рассказывает Юрий Петрович. — И говорят, у нас, мол, такие же тоже есть. Правильно, отвечаю им, если до Ирана наши шкатулки доходили, то до Кавказа-то и подавно!

Будучи Великим, Устюг не только снаряжал своих выходцев в дальние края, но и принимал гостей из столь же далеких стран.

Наряду со Стефаном Пермским, устюжане всегда особо почитают преподобного Прокопия, местного юродивого. Именно в его честь названа одна из церквей, что примыкают к Успенскому собору, сооруженному в середине XVII века, но ведущему свою историю еще с конца XIII столетия.

Рядом, на набережной, лежит камень, на котором, согласно преданиям, сиживал сам блаженный Прокопий. Этот устюжский святой больше всего прославился тем, что отвел от города камнепад.

Событие зафиксировано в письменных источниках: однако, что это было на самом деле — метеоритный дождь или мощнейший ураган, поднявший в небо камни, — так и не ясно...

Но в том-то все и дело, что Прокопий был родом вовсе не из Устюга. Немец! То ли знатный горожанин, то ли ганзейский купец, — пришел он в Новгород из Любека. В Новгороде обратился в православную веру.

Затем занесло Прокопия в Устюг, где он и стал юродивым, на которого устюжане обращали мало внимания, пока он не спас их от камнепада.

Иностранное происхождение святого подтверждают и его изображения. На всех иконах он одет, точнее обут, «не по-русски»: на ногах кожаные сапоги, правда, сношенные настолько, что из них торчат голые пальцы.

Это жизнеописание Прокопия, правда, услышал я не от Иванова, — у него, говорят, собственная трактовка жития преподобного... Но, как бы то ни было, о ганзейском происхождении Прокопия как будто свидетельствует и тот факт, что в Любеке с 1945 года существует православная церковь во имя устюжского юродивого.

Еще об одной «заезжей знаменитости» в Устюге поведал мне Юрий Петрович. На одной из улочек, неподалеку от пристани, показал дом веселого бирюзового цвета:
— Посмотрите, у него вместо привычного русского чердака — мансарда!

Как сказал Юрий Петрович, дом построил уроженец южной Франции Жан-Эрман (Йоханн-Герман) Лесток. Имя это сегодня мало кому ведомо, но в свое время оно хорошо было знакомо всей России. Дореволюционный Биографический словарь, например, посвятил ему не просто строчки, а страниц двадцать, если не больше!

Лесток был придворным лекарем императрицы Елизаветы, а заодно, как это водится, большим мастером политической интриги. Именно благодаря последней он удостоился столь значительного места в Биографическом словаре и... ссылки в Великий Устюг.

— Когда французский посол в Москве, господин Паньез, гостил у нас, мы с ним весь дом облазили. Я все его закутки знаю. Типичный западноевропейский дом, — рассказывал Иванов...