Иногда случается, что в тени великих личностей кратковременно загораются звезды, так сказать, второй величины.

И пусть свет их не столь притягателен, но все же он достаточно ярок; пусть слава их не так продолжительна, — но, тем не менее, она не исчезает бесследно.

Сказанное в полной мере можно отнести и к одному из самых выдающихся исследователей внутренних областей Африки — Верни Ловетту Камерону.

Отправившись в числе многих на поиски легендарного путешественника Давида Ливингстона, Камерон, движимый страстью исследователя, первым среди европейцев прошел Африку с востока на запад в ее южной тропической области.

Географические результаты этого путешествия, длившегося с марта 1873 по ноябрь 1875 года, были достаточно весомы и принесли Камерону немалую, хотя и недолгую известность.

Слава Ливингстона и Стенли затмила заслуги этого шотландского путешественника, о котором у нас мало кто слышал...

---

Неожиданный поворот в судьбе Камерона произошел в 1870 году. Сложилось так, что 26-летний опытный морской офицер, имеющий боевые награды, вдруг остался не у дел.

Оказавшись в резерве без особых перспектив, Камерон решил предложить свои услуги Королевскому географическому обществу в поисках пропавшего Ливингстона. Но это не было скоропалительным решением человека, отчаявшегося найти себе применение. Дело в том, что, еще находясь на службе, Камерон три года плавал у восточных берегов Африки.

Этот материк всерьез заинтересовал шотландца, получившего достаточно четкие представления о жизни и работе в условиях жаркого климата, — Камерон даже успел переболеть африканской лихорадкой... Но болезнь его не испугала, — а чтение описаний африканских экспедиций, как пишет наш герой, пробудило в нем стремление к путешествиям и открытиям.

Впрочем, руководство экспедицией, отправленной на поиски Ливингстона, Камерон получил не сразу. Сначала ему было в этом отказано. Однако, Камерон не сдался и, как бы предчувствуя в скором времени перемены к лучшему, начал готовиться к путешествию по самому жаркому континенту мира. В частности, он начал изучать язык суахили, который являлся средством общения разных народностей Восточной Африки.

И вот, в 1872 году Камерона все-таки ставят во главе желанной экспедиции, а в следующем году он высаживается на побережье Восточной Африки, напротив острова Занзибар. В марте того же года он выступает на запад, вглубь континента...

Пожалуй, с этого момента книга, написанная Камероном о его путешествии, начинает представлять настоящий интерес. Ибо пред нами — живой рассказ очевидца.

Вот его описание африканской природы. «Густая растительность закрывала… вид на холмы — вид, который бывал восхитителен, когда пред нами оказывались отдельные счастливые просветы.

Так что к физической работе — прокладыванию дороги через густую траву — прибавлялись и танталовы муки: знать, что окружены очаровательным пейзажем, но не иметь возможности насладиться его созерцанием».

Так написать может только человек, которому дано чувствовать прекрасное. Однако, Камерону было дано еще и образно передавать словами увиденное.

Баобабы, по его мнению, можно назвать «слонами или бегемотами растительного царства»; водопад спадает «сплошной скатертью», а ветер гонит перед собой дождь «сплошными полотнищами воды». Гигантский муравейник, по мнению Камерона, — «большее чудо, чем пирамиды; кажется, будто целая нация взялась за работу и построила гору Эверест».

Впрочем, не следует думать, что путешествие Камерона было прогулкой по экзотическим местам человека, млеющего от восхитительных пейзажей. Дорога, которая не представляла особых трудностей для движения в сухой сезон, в дожди становилась огромным пространством сплошной грязи. Следы слонов, жирафов, буйволов и других животных образовывали здесь многочисленные и довольно глубокие ямы.

В эти ловушки попадали и люди, и груженные экспедиционным имуществом домашние животные. Передвигаться в таких условиях было крайне трудно. Камерон как-то отметил, что пять часов под проливным дождем понадобилось на то, чтобы проделать примерно 8 км такой дороги. В течение всего этого времени людям приходилось то разгружать, то вновь навьючивать бедных ослов, которые попадали в ямы.

Камерону приходилось следить за тем, чтоб люди не отстали или же не сделали остановку посреди грязи. Такая остановка, объясняет автор, была бы роковой ошибкой, поскольку отсутствовал кустарник, из которого они могли бы построить хижины и добыть топливо для лагерных костров. Пребывание же на дожде и холоде на протяжении целой ночи вывело бы большинство носильщиков из строя.

Поэтому необходимо было продолжать движение... Такая забота европейца о нанятых им людях из местного населения была не «показушной». На страницах книги Камерона не раз встречаются гневные осуждения процветавшей в те времена работорговли. «Англичане не признают рабского состояния: по-нашему мнению, все люди должны быть свободными», — писал Камерон.
Он вообще полагал, что «честь любого географического открытия потерпела бы тяжкий урон в случае пролития даже единой капли туземной крови (исключая случаи самозащиты)».

Вообще, африканцы занимают значительное место в повествовании Камерона. Он описывает жилища туземцев, нередко приятно удивляя изяществом и образностью языка: «Селение выглядело сплошной массой растительности; деревья росли столь пышно и близко друг к другу, что хижин совсем не было видно.

И даже палисады из дерева… пустили корни и стали, таким образом, подобны укреплениям Робинзона Крузо». Рассказы об орудиях труда, украшениях, прическах и т. д. часто сопровождаются наглядными рисунками.

Нельзя также не заметить отсутствие какого-либо чувства превосходства или пренебрежения к аборигенам.

Зато можно прочитать такое: «Профиль жителей красив: нос — почти что римский…». Отдавая должное изобретательности и мастерству африканских ремесленников не только в сооружении мостов или в изготовлении ткани, но и в гончарстве, Камерон замечает: «Очертания горшка очень изящны и удивительно правильны; они напоминают амфору из Виллы Диомеда в Помпеях».

Чем дальше читаешь эту книгу, тем очевиднее становится незаурядность личности самого Камерона. Ему нельзя отказать ни в наблюдательности, ни в стремлении к объективности, ни в настойчивости, ни, наконец, в большом личном мужестве.

...День за днем он продолжал продвигаться вглубь материка. Проливные дожди сменялись зноем, когда даже о капле воды можно было только мечтать. В безводных местностях подчас приходилось применять особую тактику движения.

Суть ее состояла в том, что люди выходили после полудня из пункта, где есть вода, шли весь остаток дня — и еще некоторое время после наступления темноты. На следующее же утро выступали так рано, как только возможно, направляясь к водному источнику впереди. Тем самым караван оставался без воды только около 20 часов — вместо 30, как получилось бы, если бы он вышел утром...

Территории, лишенные воды, сменялись бассейнами полноводных рек. Тогда возникала иная проблема — переправы. Если люди худо-бедно преодолевали водные преграды, то вьючным животным заметно доставалось. В отсутствие надежных мостов, ослов приходилось переправлять через реку таким способом, который, как замечает Камерон, вовсе не доставлял им удовольствия. Их опускали в реку со связанными ногами и перебрасывали конец веревки на другой берег. Затем осла тянули под водой...

На смену джунглям вновь приходила саванна. Из-за пожаров трава здесь часто была выжжена на многие километры. Когда караван двигался по огромным обугленным пространствам, смешанная с песком зола забивала людям рты и уши, тысячекратно отягощая страдания от жажды. Немудрено, что на таких отрезках пути путешественники вынуждены были подчас довольствоваться для утоления жажды просто лужей жидкой грязи...

Какой невыносимой может быть жажда, начинаешь понимать в немалой степени именно благодаря образным описаниям Камерона. Вот отрывок из его сочинения. «Вскоре… наш взор порадовало небольшое количество терпимо чистой воды в выемке гранитного ложа. Как только мы завидели ее, люди побросали свои тюки, и в одно мгновение смешанная масса людей, собак и ослов — все в одно и то же время — утоляла свою жажду».