В их лучезарной небесной обители Рохуту ноаноа («благоухающее Рохуту») человека ждут наслаждения, превосходящие все, что сулили Елисейские поля греков, или мусульманский рай, или вообще любая сладостная обитель, изобретенная кем-либо из основателей известных религий.

Там солнце светит необычайно ярко, неизменно чистый воздух всегда напоен ароматами, никто не старится и не знает ни болезней, ни страданий, ни горя, цветы остаются свежими, плоды — зрелыми, там всегда изобилие изысканной пищи.

Песни, танцы, пиры чередуются непрерывно, и можно самым приятным образом развлекаться в обществе вечно юных, вечно прекрасных женщин.

---

Он чуть ли не наизусть выучил этот отрывок из книги Муренхута, специалиста по религиям Океании, когда собирался навсегда покинуть цивилизацию ради полудикого мира южных тропических островов.

Тем более, что приведенное здесь описание страны счастливых усопших в представлении таитян как нельзя более походило на путевые заметки европейцев, посетивших реальный, земной остров Таити.

Так, бывший флотский офицер Пьер Лоти писал: «В Океании не знают, что такое тяжелый труд. Леса сами по себе производят все нужное, чтобы прокормить эти беспечные племена; плоды хлебного дерева и бананы растут для всех и в достаточном количестве.

Годы проходят для таитян в полной праздности и в нескончаемых грезах.

Эти большие дети не могут представить себе, что в нашей прекрасной Европе многие люди должны убивать свою жизнь на то, чтобы добывать хлеб насущный…

Ни оружие, ни припасы, ни деньги не нужны; всюду вас ожидает горячее и безвозмездное гостеприимство».

Со времен Жан-Жака Руссо, великого мечтателя, воспевшего привольную жизнь дикарей, не знающих соблазнов лживой цивилизации потребления, витал в умах интеллигентных французов этот образ, представление о земном Эдеме, где нет банкиров и судей, денег и войн, прозябания миллионов и наглой роскоши единиц; где люди детски беспечны, веселы и живут, получая все необходимое от матерински щедрой природы Юга.

Он, наш герой, парижский художник из смелого племени новаторов-импрессионистов, успевший хлебнуть и бедности, и насмешек невежд-критиков, не составлял исключения. Он верил, что есть на Земле живой, доступный рай.

…К тому времени, как Поль Гоген принял окончательное решение поселиться на Таити, ему было уже за сорок. Потеряв, в силу своего абсолютного неумения заниматься чем-либо, кроме искусства (живописи, ваяния, резьбы), довольно доходную должность помощника маклера на Парижской бирже, он тщетно пытался прокормиться в столице, как свободный художник.

Ни настоящего образования, ни профессии, ни специальных знаний у Гогена не было, — а между тем, ему следовало кормить семью, жену — датчанку Метте — и пятерых детей, старшему из которых едва исполнилось десять лет!

Холодными зимами было особенно трудно жить и искать случайных заработков; однажды он ненадолго устроился расклейщиком афиш. Но убивала не столько нищета, — он был неприхотлив, — сколько вынужденное отлучение от мольберта. Позднее Гоген писал: «Что действительно делает нужду ужасной — она мешает работать, и разум заходит в тупик.

Это, прежде всего, относится к жизни в Париже и в прочих больших городах, где борьба за кусок хлеба отнимает три четверти вашего времени и половину энергии. Спору нет, страдание пришпоривает человека. Увы, если пришпоривать его слишком сильно, он погибнет!»