Модэ — основатель державы гуннов
Давным-давно, со времен русского историка и писателя Александра Вельтмана, а может быть, и с еще более ранних, продолжаются споры: что за народ были гунны, разрушительной волною прокатившиеся по Европе перед концом Римской империи?

Вельтман видел в гуннах древних восточных славян; до абсурда довели эту идею литераторы более позднего времени, в частности, Иван Билык, назвавший великого гуннского царя Аттилу «князем Гатило»... Но к нынешнему дню споры, практически, окончены.

Серьезными исследователями гунны окончательно признаны тюркским народом, вышедшим с Востока. Их предками были жившие севернее Китая кочевые племена хунну, для защиты от которых китайцы построили свою прославленную Великую стену.

Но Аттилой гуннская история, практически, оканчивается. Первым же объединителем державы Хунну был шаньюй, т. е. верховный правитель по имени Модэ. Его отец, шаньюй Тумань, пытался убить сына, но это не удалось; восхищенный храбростью Модэ, Тумань отдал под его командование десять тысяч воинов.

Царевич немедленно взялся за обучение своей армии, и обучал весьма своеобразно. Первым и главным правилом стало: всем воинам немедленно пускать стрелы туда, куда пустил свою стрелу Модэ. Чтобы проверить дисциплинированность своих солдат, однажды царевич выстрелил в собственного великолепного коня. Кое-кто из воинов заколебался; им немедленно отрубили головы.

В другой раз Модэ пустил стрелу в свою молодую красавицу-жену. Опять-таки, некоторые лучники не смогли последовать его примеру... и поплатились головами. Наконец, настал знаменательный день. Во время большой охоты Модэ выстрелил в своего отца: вся охрана, уже автоматически, повторила его действия, и шаньюй Тумань погиб, сплошь утыканный стрелами... Случилось это в 209 г. до н. э.

Так, в жутковатом, но действенном духе древнего варварства пробил себе путь к власти Модэ, затем создавший единое государство Хунну. Об этом шаньюе рассказывают и другое. Однажды правитель воинственного соседнего народа дунху, под угрозой войны, потребовал от Модэ, чтобы тот отдал ему, правителю, своего лучшего коня и любимую жену. Модэ не возражал: «К чему жалеть для соседей одну лошадь и одну женщину?»...

Но когда дунху захотели получить узкую полоску гуннской земли, совершенно бесплодную и, по сути, никому не нужную, — шаньюй заявил: «Земля есть основание государства, как можно отдавать ее?». Не дожидаясь нападения дунху, Модэ сам пошел на них — и одержал победу.

---

Как казаки в Беловодье ходили
Мы не будем сейчас вдаваться в подробности, — откуда на Руси взялась вера в праведную страну, называемую Беловодьем. Кое-кто полагает, что именно так русские издревле именовали легендарное тибето-гималайское царство магов и мудрецов Шамбхалу, — мол, дошли вести с Востока.

Иные связывают сказку о Беловодье с мифом о блаженной державе царя-пресвитера Иоанна: но этот миф, в свою очередь, либо также относится к шамбхалийскому циклу, либо обязан своим появлением тому факту, что в средние века на Востоке возникали колонии христиан-несториан... Словом, версий много. Но немногие люди были столь свято убеждены в реальности Беловодья, как уральские казаки-староверы конца XIX века.

Все началось с появления на Руси некоего авантюриста, объявившего себя Аркадием, епископом Беловодского ставления. Была у него и грамота за собственноручной подписью «смиренного патриарха Славяно-Беловодского, Камбайского, Англо-Индийского, Ост-Индии, Юст-Индии и Фест-Индии, и Африки, и Америки, и земли Хил, Магелланской земли, и Бразилии, и Абиссинии».

Бродя из края в край, Аркадий рассказывал, что-де есть «за Магеллановым проливом» Славяно-Беловодское царство, земля Патагонов, где живут царь и патриарх. Вера у них греческого православного закона, язык «сирский» или ассирийский; царя зовут Григорий Владимирович, а патриарха — Мелетий. «Ересей и расколов, как в России, там нету, обману, грабежу и лжи нет же, но во всех — едина любовь...»

Казаки Рубеженской станицы оказались достаточно невежественными и легковерными, чтобы проглотить эту смесь из школьной географии (слыхал же где-то «епископ» про Магелланов пролив и близкую к нему Патагонию!) и наивного христианского утопизма. В 1898 году искать Беловодье отправилась солидная депутация: урядник станицы Вонифатий Максимычев, почтенные казаки Онисим Барышников и Григорий Хохлов.

Местные ревнители древнего благочестия собрали им на дорогу 2500 рублей, да староверы города Уральска прибавили сотню...
Выехали трое искателей на пароходе из Одессы в Константинополь — и на турецком берегу едва не попали в тюрьму, потому что, по казацкому обычаю, были вооружены револьверами. Выручил российский консул...

Как благочестивые паломники, нанесли казаки визит патриарху Константинопольскому, походили по церквам. В церкви Балаклы им показывали рыбу, которую-де в зажаренном виде кушал последний император Византии, когда в его столицу ворвались турки.

С рыбой случилось чудо: она ожила, прыгнула в море, но была позднее изловлена и с тех пор плавает в храмовом водоеме; а бок у нее обжарен, что служит лишним подтверждением правдивости этой истории... Подивившись, казаки двинулись в Иерусалим. Здесь они захотели увидеть обращенную в соляной столп жену Лота — но им сказали, что сей экспонат давно уже вывезли шустрые англичане.

Всему верившие пилигримы, не зная языка, не имея проводников, поплыли на пароходе через Красное море. Ждали, — не покажется ли из вод фараон, утонувший во время преследования Моисея... Бог весть, каким образом добрались... до Сингапура, а затем и до Сайгона. Там поутру — о радость! — услышали за пальмами церковный благовест. Решив, что близка граница Беловодья, бросились туда... и увидели католический французский костел.

Напрасно искали рубеженские староверы диво-страну, обещанную самозванным епископом. Пришлось кружным путем, через Китай, Японию и Владивосток возвращаться домой.
Писатель Всеволод Иванов, изложивший эту подлинную историю, задает вопрос: «Но какой еще народ пойдет искать по земле, чтобы найти где-то привлекательную сказочную мечту свою, найти ее в реальных формах?» И сам отвечает: никакой. Кроме русского.

Портрет Нерона. I век. Рим. Национальный музей

Нерон и его золотой дом
Давно и справедливо сказано: власть развращает; абсолютная власть развращает абсолютно... Институт римских принцепсов (императоров) был словно специально создан для того, чтобы посмотреть: сможет ли какой бы то ни было человек, вознесенный на вершину всемирной власти, устоять и не сделаться чудовищем?

К чести рода людского, надо сказать, что иные цезари до конца дней не изменили мудрости и благородству: таковы Адриан, Марк Аврелий и еще немногие.

Но большинство императоров не выдерживало соблазна и словно начинало жутко-увлекательную игру, испытывая свой народ: все ли мне позволено с вами, римляне? А если я сделаю это, — не восстанете? А если поступлю так, — неужели не разорвете меня на части? Снова стерпели... Что ж, — значит, цезарю можно все!

Император Нерон начал править семнадцати лет отроду; и этот всевластный мальчишка, повелитель чуть ли не всего тогдашнего мира, оставил по себе чудовищную память. Казалось, нет такого морального закона, такого священнейшего людского обычая, над которыми он не надругался бы. Безнаказанность делает Нерона сущим монстром.

Вот он публично, нагло отравляет своего брата Британника: кругом праздник, гости веселятся, а Нерон подносит брату кубок с отравленным вином — и, когда тот мертвым падает на ложе, приказывает всем пировать дальше. Вот — убивает свою мать Агриппину. Подобострастные сенаторы и трибуны поздравляют цезаря с «мужественным поступком». Лишь на одной из улиц Рима был найден новорожденный младенец с запиской в пеленках: «Ребенок, брошенный из страха, чтобы он со временем не убил свою мать»...

Жалкий, бессильный протест! По словам историка, «нация представляет из себя одно заклейменное единообразным тавром рабства стадо, из которого господин без разбора выбирает жертвы для своих ежедневных гекатомб». Нерону перестают быть нужными палачи: ужас перед ним столь велик, что люди, отмеченные малейшей немилостью принцепса, быстро и охотно кончают с собой, вскрывая вены в ванне.

Нерон, и впрямь ощутив себя всемогущим богом, стремится перейти любые границы возможного. Выйдя замуж за одного из своих отпущенников в качестве женщины, — по всем правилам, соблюдая храмовые обряды! — он... женится на другом, как мужчина. Увидев циркача, пожирающего сырое мясо, император приказывает ему научиться есть человеческую плоть. Когда разбивается любимая хрустальная ваза принцепса, он велит воздвигнуть в память о ней мавзолей...

Но, пожалуй, самой химерической затеей Нерона было строительство нового дворца, Золотого Дома. Случилось это после знаменитого пожара в Риме; кстати, до недавних времен считалось, что и поджог вечного города был задуман Нероном, — но доказательств этому нет... Итак, Золотой Дом, возводившийся на местах сгоревших кварталов, должен был занять собой три холма из семи, на которых стоит Рим.

Вместо бассейнов вокруг него надлежало вырыть озера, вместо садов — насадить леса, засеять травами степи и выпустить в эти угодья тысячи животных и птиц для охоты. Подземелья планировались в виде анфилад роскошных залов, расписанных фресками; верхним помещениям, выложенным слоновой костью, следовало вращаться, сменяя движущиеся потолки: при этом с потолка должен был сыпаться дождь ароматной воды.

Судя по всему, «первая очередь» Дома была-таки возведена. Войдя туда, Нерон только и сказал: «Наконец-то я смогу жить по-человечески!» И — сразу взялся за свои любимые развлечения: ловил рыбу в озерах золотыми сетями, подковывал серебром своих мулов, плавал на кораблях из слоновой кости по прудам, обставленным непристойными скульптурами...

Наверное, миром все же правит некое разумное начало. Ибо смерть как бы восстановила справедливость, уже через несколько месяцев принудив владельца Золотого Дома умереть от кинжала раба, корчась на грязной дороге.