В разных частях мусульманского мира – в Стамбуле, Ташкенте и Каире – хранятся четыре древнейших списка Корана.

Каждая из этих древних рукописей несет на себе следы крови, и верующие полагают, что эта кровь принадлежит халифу Осману ибн Аффану, третьему после пророка Мухаммеда правителю мусульманской общины.

---

Мусульманская традиция приписывает этому человеку особую роль: именно по его приказу группой сподвижников пророка был изготовлен список Корана, ставший позднее каноническим.

Копии с этого списка, получившего название «Османовой редакции», были разосланы по основным городам, завоеванным мусульманскими армиями, а прежние разрозненные записи сожжены во избежание появления разночтений в священном тексте. Один список халиф оставил у себя, и, когда в 656 г. заговорщики ворвались в его дом, они застали его за чтением Корана. Кровь зарубленного халифа оросила страницы рукописи.

Один из «Коранов Османа» был в 1869 г. вывезен из Средней Азии, помещен в Публичную библиотеку Санкт-Петербурга, а в 1918 г. возвращен мусульманам по специальному указанию Ленина. Сейчас эта рукопись, как драгоценная реликвия, хранится в Управлении по делам мусульман Республики Узбекистан.

Уже многие годы я работаю с коллекцией Коранов, которая является одной из крупнейших в Европе. Громадный пергаментный фолиант, составляющий гордость этой коллекции, не мог не привлечь особого внимания. История его приобретения подробно описана академиком И.Ю. Крачковским в книге «Над арабскими рукописями».

Осенью 1936 г. в Институт востоковедения обратилась пожилая дама, предложившая приобрести разрозненные листы Корана. Попытки И.Ю. Крачковского расспросить ее о происхождении рукописи натолкнулись на явное нежелание посетительницы углубляться в подробности. В те годы это было объяснимо: люди часто опасались, что рукописи могут конфисковать.

Они боялись, как пишет И.Ю. Крачковский, «показать свое родство с бывшими владельцами больших библиотек или компрометировать себя связью с известными когда-то фамилиями». Это могло стоить человеку ленинградской прописки.

Вскоре женщина пришла вновь и принесла еще несколько листов из того же списка и несколько книг. На корешке переплета одной из них И.Ю. Крачковский заметил хорошо знакомое ему сочетание букв «I.N.» Не показав, однако, вида, он продолжил разговор. Лучше всего снова обратиться к рассказу самого И.Ю. Крачковского.

«Значит и Коран, вероятно, из библиотеки Иринея Георгиевича Нофаля?» – «Откуда вы узнали?» — побледнев, с испугом прошептала она. Я, не скрывая, объяснил, в чем дело и как я догадался, но на большую откровенность не вызвал. Она едва дождалась уплаты обещанной суммы и торопливо ушла, точно опасаясь погони...

Между тем, я не сказал ничего ужасного. Ириней (или по-арабски Селим) Нофаль много лет был профессором арабского языка и мусульманского права в Учебном отделении восточных языков Министерства иностранных дел во второй половине XIX в. Как большинство преподававших здесь, он чувствовал себя скорее чиновником и дипломатом, чем ученым. Дипломатом он был блестящим и почти всегда представлял министерство, а иногда и все правительство на международных конгрессах ориенталистов.

Происходивший из очень известной арабско-христианской фамилии в Триполи Сирийском*, он получил типичное левантинское** образование и свободно владел французским языком. В молодые годы на родине, как свойственно многим арабам его положения, он делил свое время между торговлей, представительством иностранных держав и занятием литературой; написал даже несколько беллетристических произведений, имевших известный успех.

В МИДе России обратили на него внимание; когда безнадежно заболел преподававший в Учебном отделении шейх Тантави, Селима пригласили занять это место. В Россию он приехал около 1860 г. и настолько обрусел, что его дети никогда не были на родине отца и даже забыли арабский язык... В министерстве он сделал большую карьеру, достиг высоких чинов и заслужил ордена.

Судьба его библиотеки, к сожалению, печальна. Полуобрусевшие, полуофранцуженные сыновья Нофаля получили образование в привилегированных учебных заведениях и принадлежали к «золотой молодежи».

Ни наукой, ни литературой они не интересовались, карьеры тоже не сделали, и, существуя на средства отца, постепенно докатились до того, что, пользуясь его старостью, тайком стали распродавать отдельные книги букинистам. После его смерти вся библиотека пошла окончательно прахом».

Уместно добавить, что Селим Нофаль (1828–1902) был не только библиофилом. Его помнят в Ливане, как довольно известного литератора, автора критических статей, политических эссе, биографии Мухаммеда на французском языке.
Крачковский сразу же оценил значение рукописи, как одной из древнейших копий Корана. Она была кратко описана, приобрела соответствующий номер и, как полагается, помещена в специальное хранилище. Ни в то время, ни позднее рукопись детально не исследовали. Прежде всего, было крайне трудно определить ее возраст. В европейских собраниях находились считанные параллели этой рукописи. Фрагменты, переписанные похожим почерком, были отмечены лишь в собраниях Парижа, Лондона и Ватикана.

Положение кардинальным образом изменилось в 70-е годы, когда были сделаны сенсационные находки хранилищ древних Коранов в Мешхеде, Каире, Дамаске, Кайруане и, самое главное, – в Сане (Йемен), где при ремонте соборной мечети обнаружили более 40 тысяч древних фрагментов отдельных списков Корана. В результате исследования этих рукописей, предпринятого французскими и немецкими учеными, стало возможным определить место петербургской рукописи среди ей подобных. Оказалось, что по целому ряду признаков рукопись можно датировать по крайней мере VIII в. н. э.

Дело в том, что ранние рукописи Корана не содержали названий сур – «глав». Эти названия добавляли позже переписчики священной книги. В данном случае стало совершенно очевидно, что названия сур и номера айатов (стихов) нарисованы спустя 50-100 лет специальным орнаментом. Рукопись же была переписана древним почерком хиджази, происходившим из западных районов Аравии и сирийского приграничья.

Она создавалась в период так называемого устно-письменного бытования Корана. Арабское письмо было тогда настолько несовершенным, что написанный им текст мог служить лишь подспорьем при заучивании Корана наизусть. Поскольку рукопись явно принадлежала к традиции, существовавшей в западных районах Аравии и Сирии, казалось логичным предположение, что Ириней Нофаль привез ее в Россию из Ливана, исторически очень тесно связанного с Сирией.

В 1998 г. я опубликовал посвященную рукописи статью, написанную мной совместно с дочерью – тогда студенткой Восточного факультета СПбГУ, которая провела над текстом рукописи многие часы, сверяя ее текст с экземпляром, изданным в Каире. И тут-то началось самое интересное. Французский коллега, прочитавший статью, сообщил мне, что в мавзолее, расположенном в горном кишлаке недалеко от Самарканда, хранится еще 12 листов, идентичных петербургской рукописи. Один лист из нее обнаружили в собрании ташкентского Института востоковедения, еще два – в одной из бухарских библиотек. Быть может, в Петербург рукопись попала из Средней Азии?..

И вот, в декабре 1999 г., при помощи французских и узбекских коллег, многие из которых были прежде нашими аспирантами, мне удалось совершить поездку в Катта-Лангар.

Местность Катта-Лангар расположена в отрогах Зарафшанского хребта, в ущелье Кок-Су, что в ста километрах к югу от Самарканда. Район интересен в историко-культурном отношении. Неподалеку от Катта-Лангара найдено античное городище Бабур-тепе. В урочище Мунчак-тепе обнаружена керамика античного времени.

Где-то здесь находились крепости «Согдийская скала» и «Скала Хориена». Именно эти горные твердыни осаждал в 327 г. до н. э. Александр Македонский, здесь он встретил свою возлюбленную Роксану. Попытки установить местонахождение крепостей делал в свое время русский военный инженер Б.Н. Кастальский, однако локализовать эти объекты до сих пор не удалось.

О том, что в этих труднодоступных местах находила убежище древняя христианская община, свидетельствуют не расшифрованные до сих пор скальные граффити с соответствующей символикой.

Где-то здесь, возможно, на месте одной из упомянутых горных крепостей, позднее находилась последняя резиденция ал-Муканны, вождя восстания «людей в белых одеждах», захваченная в 783 г. халифским наместником Мусайабом ибн Зухайром. Последователи ал-Муканны еще долго скрывались в этом районе, а местные жители едва ли не до XV в. считались плохими мусульманами. Именно такие места привлекали внимание суфийских проповедников.

В пяти минутах езды от Катта-Лангара находится Араб-кишлак, жители которого, исконные арабы, до сих пор сохранили родной язык. Устная традиция упорно связывает появление здесь арабов с деятельностью Тимура. Исторические источники и документы фиксируют, по крайней мере, одну волну такого переселения, имевшую место в начале XVI в.

Мечеть и усыпальница суфийских шейхов братства ‘ишкиййа в Катта-Лангаре представляют собой подлинные шедевры средневекового мусульманского зодчества, они не раз привлекали внимание путешественников и ученых. Возможно, первым европейцем, оценившим красоту и значение этих строений, был упомянутый Б.Н. Кастальский, сделавший фотосъемку местных памятников.

Первое же их описание принадлежит русскому офицеру и художнику Б. Литвинову. С 1942 г. предпринимались попытки историко-археологического и историко-архитектурного обследования Катта-Лангара, но начало его специальному исследованию было положено в 1961 г. Искусствоведческой комплексной экспедицией Института искусствознания Узбекской ССР.

В 1964 г. эти исследования были продолжены Кешской археолого-топографической экспедицией Ташкентского государственного университета под руководством М.Е. Массона. В 1983 и 1989 гг. здесь, по программе Узбекского института реставрации памятников архитектуры, работали узбекские исследователи.

Но обо всем этом я не знал в то раннее промозглое утро декабря 1999 г., когда наша небольшая экспедиция выезжала из Ташкента. За рулем мощного джипа, любезно предоставленного нам директором Французского института по изучению Центральной Азии доктором Винсентом Фурнье, находился настоящий ас, Стас Ашуралиев, досконально знающий дороги своей республики. В кабине – мои друзья и коллеги Афтандил Эркинов, Шадмон Вахидов и Ольга Цепова.

Путь был неблизкий. Вдоль шоссе мы видели многочисленные плакаты, рассказывающие об успехах республики, портреты ее президента Ислама Каримова (в Узбекистане приближались президентские выборы).

Тексты повсюду были на кириллице и латинице: республика постепенно переходит на латинский алфавит. Проскочили мост через Сырдарью и небольшой анклав территории Казахстана. Обустроенные пограничные сооружения пустовали, поскольку соседние республики договорились о беспрепятственном проезде через границу.

... Дорога все круче забирает в гору. Пролетаем перевал, и, спустившись на равнину, оставляем справа купола Самарканда, поблескивающие в солнечной дымке. Очень хочется свернуть к ним, но нет времени. Увидев дипломатические номера, узбекский автоинспектор в знакомой форме опускает поднятый было жезл. Въезжаем в Шахрисябз. У развалин средневековой цитадели – гигантский золоченый памятник Тимуру. Заезжаем в переулочек и берем с собой местного старожила Джура-хана Асамова – потомка лангарских ишанов, духовных наставников и попечителей святынь: он будет нашим проводником.

Вновь дорога идет на подъем. Оставляем справа гигантскую бетонную плотину, прорезающую склоны правильной полуокружностью, и останавливаемся на крутом повороте у обрыва. Джура-хан Асамов показывает на белеющий вдали купол – вот он, катталангарский мазар.*** Солнце неудержимо валится вниз, мы спешим, но узкий проселок, вьющийся по предгорью, уже не дает возможности мчаться, как прежде.

Появляются первые дома, у дверей – любопытные черноглазые женщины в красивой национальной одежде, с детьми на руках. Вдоль улицы на ослике едет старик в чалме, его ноги в остроносых сапогах и галошах едва не касаются земли. Останавливаем машину и идем в гору, к старинной мечети. Нас встречают ее имам ‘Абд аль-Джаббар Ибрахим и величавые колоритные старики. Все вместе поднимаемся еще выше, к изумительному мазару, купол которого четко очерчивается на фоне розового закатного неба.

Открываются старинные двери. Дверной проем исписан паломниками. Обращаю внимание на даты: тридцатые, сороковые, шестидесятые годы XX в. Нам показывают расписной сундук, где некогда хранились реликвии, позволяют вынести его, чтобы сфотографировать. И вот, наконец, – достают драгоценные листы пергамента. Это, несомненно, тот же знакомый древний почерк, которому больше тысячи лет. Бросаюсь фотографировать листы, ловя лучи заходящего солнца. Старик-сторож мазара сидит у порога и, кажется, не интересуется происходящим. Совершается краткая молитва...

По пути вниз слушаем истории, связанные с этим удивительным местом. Звучит легенда о великом Тимуре, который наказал одно арабское племя, отправив его из далекой Сирии в ссылку в эти места. Имам подробно рассказывает историю строительства мечети и мазара, пересказывает легенду о шейхе Мухаммаде Садике, который похоронен в мазаре вместе со своим дедом, отцом и сыном...

И вот я вновь в Петербурге, в нашем здании на Дворцовой набережной, где хранятся уникальные восточные древности. На столе рукопись и фотографии. Радуюсь от того, что один из узбекских фрагментов точно заполняет лакуну в петербургской части рукописи.

Наверное, подобное чувство переживает охотник, долгие дни выслеживавший добычу и вдруг слышащий рев зверя... Проходят долгие часы в библиотеке, каждый из которых дарит крупицу ценнейшей информации и позволяет восстановить историю тысячелетнего списка...