Несмотря на успех первой встречи, поначалу все шло не очень гладко. Как только корабль исчез на горизонте, к ученому нахлынули толпы папуасов.

Их интересовало, вернется ли корвет, надолго ли здесь останется белый человек и т. д. При этом аборигены выразили недовольство тем, что чужеземец поселился по соседству с деревней.

Во время общения мужчины не расставались с оружием, а когда Миклухо-Маклай не пустил гостей в свою хижину, некоторые даже стали грозить ему своими копьями.

Но все обошлось — возможно, потому, что ученый сразу же понял, что его сила должна заключаться в спокойствии и терпении. Именно поэтому он преднамеренно оставлял револьвер дома во время своих посещений папуасских деревень.

Рисковал ли Николай Николаевич? Бесспорно. Бывали сложные ситуации, когда, при наличии оружия, Николай Николаевич не преминул бы им воспользоваться. Но привело бы это к успеху? Вряд ли. Скорее, вызвало бы вражду туземцев с трагическим для ученого исходом...

Показателен в этом смысле один случай. Находясь в одной из деревень, Миклухо-Миклай столкнулся с явными проявлениями враждебности. Оружия у него, как обычно, с собой не было. Поняв, что завязать диалог не удается, ученый не нашел ничего лучшего, как… улечься спать прямо посреди недружелюбной деревни.

И это не было безумством. Исследователь рассуждал так: «Если уж суждено быть убитым, то все равно, будет ли это стоя, сидя, лежа на циновке или же во сне». Когда он начал устраиваться отдыхать, удивленные туземцы стали в некотором отдалении полукругом, наблюдая, что же будет дальше. А дальше…

Николай Николаевич проспал часа два, — а когда проснулся, то увидел рядом нескольких туземцев. Они разговаривали вполголоса, чтобы не разбудить, были без оружия и смотрели на незваного гостя уже не так угрюмо.

Дальнейшая жизнь на острове показала правильность выбранной тактики поведения. Впрочем, Миклухо-Маклаю потребовалось еще немало терпения и такта в обращении с папуасами, — слишком велико было их начальное недоверие. Достаточно сказать, что в продолжение первых пяти месяцев общения они не решались даже показать своих жен и детей: те убегали и прятались при приближении странного белого пришельца...

Но, благодаря доброте, терпению и настойчивости ученому, в конце концов, удалось преодолеть недоверие аборигенов. В значительной мере этому способствовало и стремление Миклухо-Маклая как можно быстрее изучить папуасский язык. С первого дня пребывания на острове Николай Николаевич носил постоянно в кармане записную книжку, куда при каждом удобном случае записывал местные слова...

Не следует думать, что жизнь Николая Николаевича ограничивалась научной работой, а о его быте полностью заботились слуги. Вскоре оба помощника слегли с лихорадкой; Миклухо-Маклаю пришлось не только быть врачом — лечить больных и ухаживать за ними, но и выполнять функции повара и вообще «домохозяйки»: готовить пищу для троих, носить воду, рубить дрова...

«Утром я зоолог-естествоиспытатель; затем, если люди больны, повар, врач, аптекарь, маляр, портной и даже прачка и т. д. Одним словом, на все руки, и всем рукам дела много», — замечает Николай Николаевич. Домашние хлопоты чередовались с метеорологическими и другими наблюдениями. А еще надо было принимать визиты папуасов, терпеливо общаться с гостями...

Вскоре лихорадка настигла и самого путешественника; ее приступы уже не покидали Миклухо-Маклая во все время его пребывания на Новой Гвинее. Болезнь, сопровождавшаяся бредом и сильным опуханием лица, шеи, рук, очень ослабляла ученого, мешала выполнять необходимую работу.

Нездоровье усиливалось от сырости, вызванной ливневыми дождями, нередко пробивавшими крышу хижины. Тогда на рабочем столе Николая Николаевича бывал настоящий потоп, от которого приходилось спасать бумаги и книги. Кроме того, выводили из терпения муравьи, которые ползали по голове, забирались в бороду и очень больно кусались.

Между тем, слух о появлении странного пришельца — «человека луны», как решили папуасы, — распространялся по острову дальше и дальше.

Все новые папуасы из разных мест почти беспрерывно посещали хижину белого чужеземца. С одной стороны, это вносило разнообразие в трудную жизнь Миклухо-Маклая; с другой — обременяло, особенно когда он чувствовал себя крайне нездоровым.

Но, несмотря ни на что, Николай Николаевич продолжал работать. Вставал обычно раньше своих слуг, еще в полутьме, часов в пять утра; около семи часов — измерял температуру воздуха, воды в ручье и в море, измерял высоту прилива, направление и силу ветра, смотрел на барометр...

Все данные строго заносились в дневник. Окончив метеорологические наблюдения, ученый отправлялся или на коралловый риф за морскими животными или в лес — за насекомыми. Пренебрегая опасностью обострения болезни, бродил по пояс или по колено в воде; проводил по несколько часов в лесу, удивляясь громадному разнообразию растений и сожалея о том, что так мало смыслит в ботанике.

Собранную добычу изучал под микроскопом, обрабатывал, при необходимости заспиртовывал… В час дня, а также в девять вечера Миклухо-Маклай снова проводил метеорологические наблюдения.

Его записные книжки и альбомы беспрерывно пополняются заметками и зарисовками. По вечерам же ученый, наслаждаясь тишиной, любуется причудливыми очертаниями гор, освещенных луною. Иногда — качается в гамаке, подвешенном между деревьями, и слушает «ночную музыку» леса.

«Лунная ночь сегодня великолепна. В лесу фантастически хорошо… Да простят мне русские патриоты и реалисты эти строки!» — замечает Миклухо-Маклай. Он доволен, что «добрался до цели, или, вернее, до первой ступени длиннейшей лестницы, которая должна привести к цели...».

Безграничное терпение исследователя хотя и не сразу, но все же начинает приносить свои плоды. Его отношения с папуасами становятся все более доверительными. Придя в хижину «Маклая», папуасы просто сидят и беседуют, а не стараются, как прежде, выпросить что-нибудь и затем поскорее исчезнуть со своей добычей. Все чаще аборигены просят пришельца о какой-нибудь помощи; он лечит их, дает советы...

О возросшем авторитете и влиянии Николая Николаевича может свидетельствовать такой факт. При необходимости ученый мог одним лишь взглядом заставить повиноваться себе этих людей. «Они не любят, когда я на них смотрю, а если нахмурюсь и посмотрю пристально — бегут», — отмечает наш герой... Заметим, что, судя по сохранившимся до наших дней разным портретам Николая Николаевича, ничего агрессивного в его взгляде нет.

Видимо, дело было во всем поведении и образе жизни русского: аборигены чтили мудрость... Кстати, ни один из слуг «Маклая» не пользовался никакой популярностью у папуасов.

Чем лучше узнавал Миклухо-Маклай жизнь населения Новой Гвинеи, тем интереснее, необычнее казалась ему эта архаичная жизнь. Он убедился, что во многом папуасы были весьма наивными людьми.

Так, например, книги и рисунки вызывали у них страх. Они всерьез верили, что белому чужеземцу под силу прекратить дождь. А когда тот поджег в блюдечке спирт, большинство из них бросилось бежать, прося Николая Николаевича «не зажечь моря».
Туземцы не умели добывать огонь и поэтому ходили со своеобразными переносными печками — тлеющими головнями, особенно когда отправляясь подальше от дома.

Вместе с тем, немало в традициях островитян вызывало уважение. Так, Миклухо-Маклай заметил, что папуасы очень рано приучают детей к практической жизни. Не раз ученый видел, как ребенок полутора или двух лет тащит к костру большое полено, а затем бежит к матери пососать грудь. Дети папуасов вообще мало играли.

Игра мальчиков состояла в метании палок, наподобие копий, в стрельбе из лука. Девочки очень рано, и тоже в форме игры, начинали заниматься домашним хозяйством; им суждено было стать помощницами своих матерей.

Прожив много месяцев среди аборигенов Новой Гвинеи, Миклухо-Маклай пишет: «Можно оставлять все около дома и быть уверенным, что ничто не пропадет, за исключением съестного, так как за собаками усмотреть трудно. Туземцы пока еще ничего не трогали. В цивилизованном крае такое удобство немыслимо; там замки и полиция часто оказываются недостаточными».

Небезынтересными являются и наблюдения ученого за «торговыми» отношениями в папуасском обществе.

Оказалось, что, как таковой, купли-продажи здесь не было; существовал лишь своеобразный обмен подарками, причем дарящий не ожидал непременного ответного вознаграждения.

В устойчивости подобных правил Миклухо-Маклай убедился лично, несколько раз испытывая папуасов. Он специально не давал им ничего в обмен на принесенные ему кокосы, сахарный тростник и пр. Аборигены же признавали это вполне справедливым и спокойно уходили, не взяв своих подарков назад.

Внимательно изучая людей, Николай Николаевич отдавал должное в своих исследованиях и природе Новой Гвинеи. А она, хоть и потрясала своей красотой, не всегда была безопасной. Несколько раз путешественник становился очевидцем землетрясений, которые, к тому же, дополнялись одновременно происходившими сильными грозами.

Земля шаталась под ногами, беспрерывно сверкали молнии, оглушительно гремел гром; пугающее впечатление усугубляли потоки дождя и порывы ветра, задувавшего слабую лампу в хижине...

Вообще, дождь и ветер, с европейской точки зрения, не приносящие особых хлопот, на Новой Гвинее доставляли исследователю массу проблем. Во время затяжных ливней в его маленьком жилище, где и повернуться-то было негде, становилось повсюду мокро и очень сыро, а многочисленные скважины, щели и отверстия в стенах создавали сквозняк, от которого защититься было просто невозможно.

Иногда ученому поневоле приходилось ложиться спать, так как работать при непрерывно потухающей от ветра лампе было невыносимо сложно. Немудрено было и прийти в отчаяние, но Миклухо-Маклай пишет: «Дождь барабанит по крыше; вода протекает во многих местах, даже на стол и на кровать, но так как поверх одеяла я закрыт еще непромокаемым плащом, то по ночам мне до дождя нет дела».

Но даже если не было ветра и дождя, жизнь в тропическом лесу вовсе не становилась спокойной. Николай Николаевич отмечает, что по ночам здесь намного больше шума, чем днем. Если с полудня до трех или четырех часов, исключая кузнечиков и весьма немногих птиц, никого не слышно, то с заходом солнца начинается самый настоящий концерт.

Кричат лягушки, цикады, ночные птицы; к этому оглушительному шуму примешиваются голоса разных невидимых животных, а аккомпанементом служит гул прибоя на рифах — ночью он слышится яснее. Сверх того, не умолкает назойливый писк комаров; подчас издали долетают воющие звуки — поют папуасы... Какие нервы выдержат подобное?! А Миклухо-Маклай замечает: «Несмотря на всю эту музыку, мне вообще спится хорошо». Удивительный человек!

Он весь в работе, потому особо не замечает наступившей перемены в питании — окончились сахар и сухари. Упоминая об этом, Николай Николаевич, утверждает, что наступившее однообразие пищи даже нравится ему. И вообще — все эти мелочи «вполне сглаживаются кое-какими научными наблюдениями и природой, которая так хороша здесь...

Да, впрочем, она хороша везде, умей ею только наслаждаться». Далее наш герой рассказывает, как, отправившись поздно вечером в плохом настроении к ручью за водой, он вдруг увидел яркую вспышку молнии, осветившей «своим голубоватым блеском и далекий горизонт, и белый прибой берега, капли дождя, весь лес, каждый листок, даже шип, который сейчас уколол руку.

Наму — папуас из деревни Марагум-Мана
Оран-райет Сватн с духовым оружием — сумпитаном

Только одна секунда — и опять все черно, и мокро, и неудобно; но этой секунды достаточно, чтобы красотой окружающего возвратить мне мое обыкновенное хорошее расположение духа, которое меня редко покидает, если я нахожусь среди красивой местности и если около меня нет надоедающих мне людей».

Кстати, последние слова в приведенной фразе отнюдь не являются следствием случайного настроения. Листая страницы книги Миклухо-Маклая, обращаешь внимание на его явную склонность к одиночеству. Об этом он говорит не один раз. Вот один из примеров: «Я только вполне отдыхаю и доволен, когда бываю один, и среди этой роскошной природы я чувствую себя, за исключением дней, когда у меня бывает лихорадка, вполне хорошо во всех отношениях».

Или еще: «Я так доволен в своем одиночестве! Встреча с людьми для меня хотя не тягость, но они для меня почти что лишние… Мне кажется, что, если бы не болезнь, я здесь непрочь был бы остаться навсегда, т. е. не возвращаться никогда в Европу».

Что стоит за этими признаниями, трудно сказать. Возможно, неприязнь к людям, называющим себя цивилизованными? Пожалуй, Миклухо-Маклай действительно чувствует себя на Новой Гвинее, как дома... или лучше, чем дома!

Проходит время, и он делает такую запись: «Становлюсь немного папуасом: сегодня утром, например, почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и съел сырого, т. е. съел то, что можно было в нем съесть».

Подобно папуасам, он вместе со своим слугой шесть месяцев подряд каждый вечер кладет на костер большое бревно, чтобы поддержать огонь до следующего утра. Это делается для экономии спичек и для того, чтобы не бегать за огнем в деревню, если костер погаснет, — но, кажется, совсем не тяготит...

Он собирает белый пепел, который употребляет, как соль, — от которой, впрочем, легко и скоро отвыкает, не замечая никакого неудобства или вреда от ее недостатка. Единственным лакомством для Николая Николаевича на долгое время становится кокосовый сок: «Кроме нее и чаю, я ничего не пью. Обыкновенно выпиваю два кокосовых ореха в день». Меняется постепенно на папуасский манер и утварь путешественника.

В частности, вместо разбившейся фарфоровой и фаянсовой посуды появились чаши из скорлупы кокосов, собственноручно сделанные Николаем Николаевичем... Хозяйственные дела плохо сказываются на чутких руках европейца. Ему все труднее рисовать мелкие детали: руки покрыты мозолями, порезами и ожогами...

Такова «обратная сторона» знаменитого путешествия Миклухо-Маклая: болезни, крайняя усталость, тяжелые условия жизни и нередкая перспектива остаться голодным. А сколько было опасностей! Однажды, при попытке достать из воды подстреленную птицу, ученый чуть не угодил в пасть акулы. В чаще леса на него напали и сильно искусали дикие осы, — а во время очередного шквала с ливнем рухнуло громадное дерево, едва не похоронив под собой хижину и ее обитателя.

По словам самого естествоиспытателя, «не туземцы, не тропическая жара, не густые леса — стража берегов Новой Гвинеи. Могущественная защита туземного населения против вторжения иноземцев — это бледная, холодная, дрожащая, а затем сжигающая лихорадка.

Она подстерегает нового пришельца в первых лучах солнца, в огненной жаре полудня, она готова схватить неосторожного в сумерки; холодные бурные ночи, равно как дивные лунные вечера, не мешают ей атаковать беспечного; но даже и самому предусмотрительному лишь в редких случаях удается ее избежать.

Сначала он не чувствует ее присутствия, но уже скоро он ощущает, как его ноги словно наполняются свинцом, его мысли прерываются головокружением, холодная дрожь проходит по всем его членам, глаза делаются очень чувствительными к свету, и веки бессильно смыкаются.

Образы, иногда чудовищные, иногда печальные и медленные, появляются перед его закрытыми глазами. Мало-помалу холодная дрожь переходит в жар, сухой бесконечный жар, образы принимают форму фантастической пляски видений».

Но при всем этом ни на минуту Николай Николаевич не забывал, с какой целью он прибыл на Новую Гвинею; никакие сложности и опасности не могли заставить его отказаться от поставленной цели. Подводя итоги своего годичного пребывания в джунглях тропической земли, он пишет: «Я подготовил себе почву для многих лет исследования этого интересного острова, достигнув полного доверия туземцев, и в случае нужды я могу быть уверенным в их помощи.

Я готов и рад буду остаться несколько лет на этом берегу. Но три пункта заставляют меня призадуматься относительно того, будет ли это возможно: во-первых, у меня истощается запас хины, во-вторых, я ношу последнюю пару башмаков и, в-третьих, у меня осталось не более как сотни две пистонов». Как видим, Миклухо-Маклай был готов остаться на острове, — мешали только внешние обстоятельства.

Марамай — туземец острова Били-Били

Все проблемы разрешились неожиданно. В декабре 1872 года у берегов Новой Гвинеи показалось российское судно «Изумруд». Оно пришло забрать Миклухо-Маклая... что, впрочем, не помешало очень удивиться экипажу, когда моряки увидели ученого живым!

Оказывается, некоторые английские газеты уже похоронили «безумца». Но не менее были поражены прибывшие, когда услышали от Николая Николаевича, что тот еще не решил — плыть ли на корабле домой или оставаться?.. Некоторые подумали, что у новогвинейского отшельника и впрямь помутился разум...

Совсем иная реакция была у папуасов, узнавших о том, что «человек луны» хочет их покинуть. Они просили своего друга остаться, обещая делать для него все, что тот ни потребует. Были устроены прощальные пиры, на которые стеклось много жителей из разных деревень с подарками.

При этом Миклухо-Маклаю предложили в каждой деревне построить по хижине, дать много съестных припасов и в каждый дом по жене для хозяйства, — лишь бы он остался. Но, взвесив все «за» и «против», Николай Николаевич принял решение: плыть.

24 декабря с рассветом «Изумруд» поднял якорь и покинул берег... Но это не было для Миклухо-Маклая прощанием навек с полюбившимся островом. Еще дважды — в 1876-1877 и 1883 годах — он посещал Новую Гвинею; радостными были встречи с туземцами...

Позднее Николай Николаевич проводил исследования в Австралии, интересовался жизнью тамошних аборигенов. Им он также горячо сочувствовал: сохранились гневные строки ученого о том, как в Северной Австралии «в возмездие за убитую лошадь или корову белые колонисты собираются партиями на охоту за людьми и убивают, сколько удастся, черных»...

Шестой континент также стал для Миклухо-Маклая родным и близким. В 1884 году он женился на Маргарет Робертсон, дочери бывшего премьера Нового Южного Уэльса. Продолжал писать протесты против порабощения и уничтожения океанических народов, пока австралийская пресса не начала травлю «подозрительного» русского.

Вернувшись в Россию, жил в Санкт-Петербурге, в бедности, пробавляясь редкими научными публикациями; страдал от «гнилого петербургского воздуха», пока не заболел тяжело и неизлечимо... Не дожив и до сорока двух лет, скончался 14 апреля 1888 года.

Подвиг и труды Николая Николаевича были по-настоящему оценены лишь в следующем веке. В честь 150-летия со дня рождения нашего выдающегося соотечественника 1996 год был провозглашен ЮНЕСКО годом Миклухо-Маклая.

Но, может быть, главный памятник великому гуманисту — это черно-алое, с золотой райской птицей, знамя независимого государства Папуа — Новая Гвинея, реющее ныне над зеленым берегом Маклая.

---

Ссылки по теме:
Первое путешествие Миклухо-Маклая в Новую Гвинею
Деревня БОНГУ