Тяготы путешествия в условиях нездорового климата вскоре дали себя знать.

Камерон раз за разом сваливался с многодневными приступами африканской лихорадки. Нам, лишенным, к счастью, возможности узнать, что это за болезнь, трудно представить себе ее симптомы и возможные последствия.

Поэтому обратимся лучше в очередной раз к выразительному языку Камерона: «Лишь те, кто испытал эту лихорадку, могут понять те невероятные фантазии, какие охватывают ум. Временами, хотя я и не терял сознания полностью, мне казалось, будто у меня две головы и я не могу жить в таком состоянии.

Вес был настолько велик, а впечатление — настолько отчетливо, что я испытывал соблазн любыми средствами избавиться от второй головы…». Насколько опасны были подобные болезненные ощущения, свидетельствует трагедия, происшедшая с одним из англичан, спутников Камерона. В бреду лихорадки, будучи оставленным без присмотра, он выстрелил себе в голову...

Когда в октябре 1873 года путешественник, наконец-то, получил известия о Ливингстоне, — правда, печальные, — лихорадка, которая все еще не оставляла Камерона, превратила его почти в скелет. Вес шотландца составлял около 47 кг. Но, помимо этого, Камерон еще и страдал, временами теряя зрение от воспаления глаз...

Впрочем, ни состояние собственного здоровья, ни иные обстоятельства не смогли изменить планы Камерона. Во всяком случае, узнав о смерти своего великого соотечественника, он не воспользовался этим поводом, чтоб вернуться; не отправился сопровождать останки путешественника к побережью, а двинулся дальше на запад, чтобы продолжить начатые исследования.

...Медленно, километр за километром, экспедиция продвигается все далее вглубь Африки. А Камерон не устает от новых впечатлений, продолжая восторгаться первозданной природой. Его то восхищают купы великолепных деревьев, которые располагаются настолько эффектно, что «подобного впечатления трудно было бы достичь, даже будь они размещены искусством ландшафтного садовника».

То вызывает удивление количество дичи, то поражают лианы со стеблями толщиной в бедро. Он описывает ливни, движущиеся, как стены воды, со звуком, напоминающим рев водопада, — лишь сетует на то, что дожди стали исключительно сильны и подчас низвергаются с таким грохотом, что невозможно спать.

Да еще деловито отмечает, что проливной дождь делает прокладку дороги через мокрую и густую траву («очень высока, намного выше наших голов») в высшей степени трудоемкой и неприятной... Вообще, своеобразна манера Камерона как бы между прочим подчеркивать необычность окружающей его природы.

Вот, например, как ненавязчиво он заставляет обратить внимание на характер растительности: «Мы увидели много антилоп. Я подстрелил одну, но пришлось испытать разочарование: я был не в состоянии вытащить свою добычу из зарослей колючек, куда антилопа убежала умирать».

Или: «Трава по обеим сторонам тропы оказалась настолько толстой и густой, что проникнуть в нее в поисках дичи было почти невозможно».

В феврале 1874 года экспедиция прибыла к восточному побережью Танганьики; в марте — мае Камерон совершил плавание по этому великому озеру.

Увы, даже легкая зыбь и слабое волнение очень пугали нанятых им местных жителей: они всячески затягивали плавание.

Доходило до того, что представители некоторых племен пытались вернуть Камерону плату за наем, говоря: «Пусти нас обратно! Мы не хотим умирать».

Возможно, по-своему коренные обитатели Танганьики были правы. От озера, глубина которого достигает местами 1470 м (второе место в мире после Байкала), можно было ожидать любых штормов. Но шотландец, как всегда, был тверд и решителен.

Дело в том, что до Камерона среди европейцев на озере побывали лишь его первооткрыватели — английские путешественники Джон Спик и Ричард Бёртон, а затем дважды Давид Ливингстон. Но первые двое обследовали и сняли на карту лишь северную часть озера, а Ливингстон в основном обходил его сушей.

Поэтому Камерон имел шанс проникнуть в ту часть Танганьики, где еще не бывал ни один европеец. Но для этого следовало провести детальную, скорректированную астрономическими наблюдениями съемку большей, южной части озера, очертания которой на карте Ливингстона были намечены лишь в первом приближении. Это Камерон, в конечном итоге, и сделал.

Напряженно работая, он, как всегда, получал эстетическое наслаждение. Вот его очередные восторженные строчки: «Великолепное озеро с его вздымающейся грудью купалось в сиянии тропического солнца, и трудно было представить себе, что сцена эта реальна.

Она, казалось, была предназначена для какого-то великого превращения в пантомиме, и ты почти что ждал, как раскроются скалы и появятся эльфы и феи». Однако, работать в этой «сказке» было не просто. Заметим, что озеро Танганьика по длине, составляющей 650 км, занимает первое место в мире. Какова же длина береговой линии!..
Съемка озера была очень утомительна еще и из-за постоянного, непрерывного внимания, которое требовалось от Камерона. Любые сообщения от местных жителей ему приходилось проверять собственными наблюдениями. Ибо он неоднократно убеждался, что так называемые острова на самом деле оказывались мысами; мысы, наоборот, островами, и т. п.

Кроме того, встречались во множестве фальшивые «острова» — вынесенные реками массы плавающей растительности. По свидетельству путешественника, они часто напоминали настоящие большие острова на Миссисипи. На одном из них Камерон даже увидел несколько маленьких деревьев.
Но за свой труд первопроходец был по-своему вознагражден. В мае 1874 года ему удалось сделать важное открытие. Он обнаружил место стока Танганьики — предмет множества предположений и догадок ученых. Оказалось, что вода из озера вытекает на его западной стороне через реку Лукуга.

Выяснив это, Камерон понял, что Лукуга должна впадать в Луалабу — таково название верхнего течения великой африканской реки Конго. Первоначально он вознамерился было спуститься по Лукуге до ее впадения в Луалабу, а затем двинуться по течению последней. Но путь преградили плотные заросли тростника. Пришлось отказаться от заманчивой затеи, поскольку непомерно трудно было бы прорубать фарватер в сплошной растительности.

Тем не менее, уже сам факт открытия стока озера Танганьика был крупным научным достижением, и Камерон не без основания им гордился.
Сознавая значение сделанного им открытия, он прервал исследования берегов озера (хотя сначала намеревался объехать весь водоем кругом) и поспешил вернуться на его восточные берега, чтобы немедленно отправить сообщение в Европу. Но намерения вернуться домой самому у него не было.

После неудачной попытки пройти по Лукуге Камерон решает идти к Луалабе обычным, сухопутным путем. К ней он выходит только в августе 1874 года.

Но напрасно радовался Камерон, увидев сильный и стремительный поток мутной воды. Предпринять плавание по могучей реке ему не удалось ввиду отсутствия лодок. Поэтому он продолжает движение за реку, на юго-запад континента.

Дорога шла по сменявшим друг друга небольшим холмам, с безоблачного неба немилосердно палило солнце. Термометр нередко показывал около +40 градусов в тени, а на солнце ртутный столбик переваливал за +60 градусов.

Жар иссушенной земли обжигал ступни ног даже через ботинки, вязаные чулки и носки; каждый вдох напоминал вдыхание дыма из раскаленной печи. Пепел от сгоревшей при пожарах травы, разносимый легким ветерком, наполнял глаза, нос, забивался в волосы и уши.

После одного-двух часов движения по этой местности люди имели такой вид, будто побывали в угольной шахте. К тому же, в дневное время постоянно кусали большие москиты, и спина Камерона была покрыта нарывами. Ни сидеть, ни лежать с удобствами он не мог...

Когда же тропа шла огромными лощинами и оврагами, путешественники как бы опускались в мрачные глубины, куда никогда не проникает солнечный свет или ветерок.

Масса гигантских деревьев с широкими кронами закрывала небо. Правда, почва тут была сырая и прохладная, — но, несмотря на это, отсутствие циркуляции воздуха чрезвычайно угнетало.

Поэтому люди с чувством облегчения вновь увидели синее небо и солнечный свет, все ярче сиявший меж стволами деревьев по мере приближения к подножию холмов.

Такие спуски и подъемы на маршруте, перепады температур, вечное недоедание, докучливые насекомые, очередные приступы лихорадки — все это, мягко говоря, не лучшим образом влияло на физическое состояние Камерона. Но сам он к этому относился с удивительно тонкой иронией.

После того, как ему сказали, что экспедиция якобы проходит через страну людоедов, Камерон замечает: «Я утешился мыслью, что до такой степени тощ, что меня не сочтут стоящим хлопот, связанных с поеданием: на костях у меня едва ли сохранился обед для одного человека».

Но, видимо, даже в таком состоянии белый человек вызывал в этих внутренних областях Черного континента непередаваемый интерес. Камерон упоминает о случае, когда на него, поедавшего свой ужин, собралось посмотреть более 500 человек.

Они плотным кольцом обступили чужеземца, обсуждая увиденное. И как, вновь не без иронии, замечает Камерон, несомненно, какие-то из их высказываний были прямо противоположны комплиментам...