Листригоны

Я заранее договорился с рыбаками хозяйства с ностальгическим названием «Путь Ильича», что они возьмут меня утром в море. Пришел к ним в бытовку. Но видели бы вы их лица, когда они узнали, что я журналист.

— О! Еще один журналист! Нет, вашего брата нам не надо.... Я молчал, не понимая, чем провинился.
— Была тут одна. Сходила с нами в море. А рыбы-то шиш! Кот наплакал… Ну, она эту рыбешку по лодке раскидала, оптику нацелила, вот такую, как у тебя! — Бородатый рыбак кивнул на мою камеру.

— На картинке и вышла полная лодка рыбы. Потом из налоговой инспекции приходили, говорят, мол, «Где рыба?» И газетку в нос тычут: «Вот, написано, что полные баркасы рыбы, фото подтверждает; а вы говорите, сети пустые! Платите налоги!»

Дальше последовала непереводимая игра слов на местном диалекте. Я почувствовал себя несколько неуютно, не зная, что и говорить. Но тут вмешался бригадир Слава. До этого он молчал, а потом неожиданно сказал одному из рыбаков:

— Ладно. Иваныч, возьмешь его к себе. Рыбаки натягивают на себя бесформенные резиновые костюмы ядовито-оранжевого цвета, отчего становятся похожи на космонавтов.

— Ну что, будет рыба сегодня? — с деланным равнодушием спрашивает бригадир. — А то пора бы, конец октября как-никак... Мужики пожимают плечами:
— Да шут ее знает! Вот вода еще похолодает, она в море вся и уйдет...
— Опять сала наловим...
Поворчав на рыбу, на холодный левант (северо-восточный ветер), на некое «сало», которое забивает сети , потихоньку все выходят из натопленной бытовки. Остается один старик. Он давно уж не ходит в море, но не в силах изменить привычкам; с раннего утра сидит у рыбаков, провожает, встречает их с моря.

— Ты только семечки с собой не бери, да этих, попов, не вспоминай. — шепнул он мне напоследок. — Приметы это поганые, из-за них рыбы может не быть... Три зеленых лодки, кашляя моторами, режут бухту. В них по трое, по четверо рыбаков. Иваныч, которому меня поручили, терпеливо отвечает на вопросы, хотя ему, наверное, хочется просто молча посидеть, подумать о своем.

У гирла — выхода из узкой Балаклавской бухты — стоят черные столбы. На них закреплены сети рыбколхоза. В утренних сумерках столбы почти сливаются с морем. Здесь нас встречают волны. В бухту их не пускают скалы. Серой стеной они нависают над головой, и кажется, что это мифические Симплегады, готовые сойтись и раздавить тебя в лепешку. Иваныч выключает мотор, и по инерции мы подходим к одному из столбов.

Пока я любуюсь просыпающимся небом, рыбаки не теряют минут — слишком неприятен холодный сырой ветер. Лодки медленно сходятся, вернее, их стягивают рыбаки. Оранжевые «космонавты» стоят в раскачивающемся баркасе и медленно, ровно выбирают сеть, но рыбы все нет.

— Бывает, что вода кипит, так рыбы много, — недовольно бросает Иваныч,— а тут сало одно. И тут я понял, что рыбаки презрительно называли салом. Вода будто превратилась в кисель — тысячи медуз набились в сети. Сквозь противную водянистую массу виднелись серебряные тела немногих рыб. Как парализованные, они застряли и не шевелились в каше медуз.

— Глаза не трожь, не три, — прикрикнул Иваныч, увидав, как я пытаюсь вызволить рыбу из сала. — А то ожог будет сильный. Но было поздно. Минуту назад я потер глаза, и сейчас их нестерпимо жгло. Сети опорожнили, сало растаяло в чистой воде.

По дну лодки шлепает хвостом одинокая рыбина. Ей, наверное, тоже досталось от медуз...