Надо отдать справедливость Гогену — он не мучился подобными мыслями, не влюблялся, не переживал и не требовал от таитянских дам того, чего они, по определению, не могли дать.

Не сумев поселиться под небом Полинезии с любимой женой, Поль, как умел, до конца своих дней утешался любовью телесной.

На острове, где издревле сексуальная свобода была полной и безграничной, где солдаты и торговцы из Европы давали деньги за то, что «таитянки в своей родной деревне безвозмездно дарили любому неженатому мужчине», оставалось только ткнуть пальцем в подходящий «товар» и уплатить договорную цену тем, кто считался опекунами данной вахины.

Именно ради этого художник, считавший столичных женщин слишком жеманными и испорченными для нормальных отношений, однажды отправился в «глубинку», в район Фааоне.

Там — зашел в первую попавшуюся крестьянскую хижину, напиться воды и перекусить (таитяне и вправду оказались необычайно гостеприимными). А на вопрос хозяйки, зачем белый человек бродит в их местах, ответил откровенно: «Чтобы найти женщину».

Без тени колебания или смущения островитянка деловито предложила: — Возьми мою дочь, если хочешь. Взволнованный Гоген попросил показать девушку, и мать немедленно привела ее…

Техаамане было около тринадцати лет, — по таитянским понятиям, возраст замужества. (Между прочим, вполне европейская Джульетта вышла за своего Ромео в таком же возрасте…) Художник сразу отметил нежность ее кожи, красоту больших темных глаз и густейших волос по пояс, грацию каждого движения.

Услышав, зачем ее позвали, Техаамана (ее имя значит примерно «дающая волшебную силу») без лишних слов отправилась собирать свое приданое. Оно вместилось в маленький узелок. Через десять минут девочка уже была готова идти вслед за «мужем». Но Гоген все же решил провести нечто вроде элементарного обряда.

Я поздоровался с ней. Улыбаясь, она села со мной рядом.
— Ты меня не боишься? — спросил я.
— Нет.
— Хочешь всегда жить в моей хижине?
— Да.
— Ты когда-нибудь болела?
— Нет. — И все.

Техаамана была лишь первой в ряду девочек-жен, которых менял Гоген во время обоих периодов своего пребывания на Таити, а затем на Маркизских островах. Ее сменила Пауура, потом столь же юная Ваеохо… Как только художник переезжал в другое место, прежняя подруга, как правило, без лишних переживаний уходила восвояси. Порой у бывшей «мадам Гоген» рождался от него ребенок, но и это не служило поводом для возвращения…

В дальнейшем для «жен» Поля уход от него становился все более желанным; конечно, им нравилось сытно есть каждый день, жить в красивом доме европейца, но запущенная болезнь покрыла кожу художника гниющими язвами. Гогену стало трудно находить даже временных сожительниц…

Но в первые годы до этого было еще далеко. Казалось, Поль все же приближается к идеалу райской жизни. Покинув суетную столицу, где правил французский губернатор, а законный король острова еще нестарым умер от чудовищного пьянства, художник обосновался в местечке Матаиеа. Снял там бамбуковую хижину в туземном стиле, вволю писал свои картины или покуривал, сидя над рюмкой абсента.

Хоть и не Бог весть как шла торговля его произведениями в далеком Париже, однако же, друзья порой присылали на пароходе несколько сотен франков, — на Таити и это были деньги… Здесь он достиг вершин импрессионистского (от французского слова impression — впечатление) стиля живописи. «Было так просто писать вещи такими, какими я их видел, класть без намеренного расчета красную краску рядом с синей.

Меня завораживали золотистые фигуры в речушках или на берегу моря. Что мешало мне передать на холсте это торжество солнца? Только закоренелая европейская традиция. Таковы оковы страха, присущего выродившемуся народу!»

Он называл родной народ выродившимся, поскольку любое сравнение французов-колонизаторов, чванливых, одуревших от безнаказанности, с куда более мягкими и естественными туземцами было не в пользу земляков Поля. Даже беспрерывные измены Техааманы, ежедневно сходившейся в лесу с новыми любовниками, носили на себе отпечаток некоей наивности, детского простодушия: «Что делать, если я такая!..»

Героиня одной из лучших тогдашних картин Гогена, таитянка, одетая лишь в венок из белых цветов, не Техаамана; но она с тем же милым цинизмом спрашивает мужчину, лежащего рядом с ней: «Почему ты ревнуешь?» (Картина так и называется, только по-таитянски: «Аха оэ феии».) Действительно, что за глупость — ревновать здесь, где воздух напоен чувственными ароматами вечерних цветов и все пронизано любовным томлением, где любовь — это постоянное всеобщее состояние, а не эгоистическое чувство двоих?..

Таитяне — воистину, большие младенцы. Всем знатокам и просто любителям живописи известна картина, названная «Манао тупапау» — «Дух мертвых бодрствует». Здесь Техаамана, совершенно нагая, лежит плашмя на кровати, а за ней из тьмы выдвигается фигура страшной старухи.

Поводом к написанию полотна послужил случай, когда Гоген, уехав по делам в Папеэте, вернулся поздно ночью. К тому времени масло в лампе исчерпалось, и дом был окутан мраком. Поль чиркнул спичкой и увидел: юная девочка-женщина, оцепенев от ужаса, дрожит, вцепившись в кровать. Туземцы очень боялись привидений и в своих хижинах всю ночь не гасили свет…